Речь на VII съезде Союза театральных деятелей руководителя театра «Сатирикон» Константина Райкина 24 октября 2016 г.
Речь Райкина принципиальна, он выражает, во-первых, позицию многих театральных деятелей и кровно с ними повязанных. Во-вторых, он говорил без конспекта, эмоционально, страстно, и, значит, искренне. Речь его можно прослушать в интернете и там же прочитать, что упрощает её анализ.
Начнем с главного – с его возмущения и ужаса перед цензурой: «Запрет цензуры – это величайшее событие векового значения в нашей жизни… Это проклятие и многовековой позор вообще отечественной нашей культуры, нашего искусства – наконец был запрещен. А что сейчас происходит? Я вижу, как это хотят вернуть обратно. Причем вернуть обратно не просто во времена застоя, а еще в более давние времена – в сталинские».
Нехорошо создавать монстра из матушки-России, скажу я ему. Цензура как система государственного надзора за содержанием и распространением информации, а, по словам Райкина – «проклятие», появилась за сотни лет до нашей эры в Греции, Риме, Китае. С тех пор не было, и нет государства, в котором бы отсутствовала цензура. В Европе на кострах сжигали не только запрещенные книги, но и их авторов. Даже гигант философской мысли Гегель считал, что свобода выражения мнений должна регулироваться законом и полицейскими мерами.
Если даже в Конституции записано, что цензура запрещена, она реально существует в различных механизмах регулирования и бесконечных ограничениях, вплоть до «охоты на ведьм» в пресловутой «свободной» стране США в 1950-1954 годах, когда под преследованиями оказались Чарли Чаплин, драматург Артур Миллер, режиссер Стэнли Крамер, музыкант Леонард Бернстайн и многие другие. Цензура – такая же необходимость для безопасности государства, как армия, полиция и другие силовые структуры. К 1917 году пресса оказалась в руках врагов России – и нет больше исторической России, а просторы ее залиты кровью десятков миллионов людей, которым троцкисты устроили «кровавую баню».
Требовать полную, абсолютную свободу, стать богами Сатана учил людей еще в раю. В результате люди изгнаны из рая и стали смертны. Во время Великой французской революции 1789 г. появился красивый, но фальшивый лозунг «Свобода, равенство, братство», и Франция захлебнулась кровью. То же было в России в 1917 г. Требования Райкина из этого же порядка, только данный лозунг он еще и суживает. Равенство и братство он признает только для своих – единоверцев, режиссеров от нового мирового порядка. Он призывает: «Еще раз говорю: нам надо объединяться… нам нужно вместе соединяться и очень внятно давать отпор… папа учил меня цеховой солидарности». А где же многовековая мудрость: «Платон мне друг, но истина еще больший друг» (Amicus Plato, sed magis amica veritas)? Интернационалисты недавнего прошлого призывали: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Райкин призывает соединяться вокруг пока еще не очень ясной программы, но – для борьбы. Вместо того чтобы совершенствовать свое художественное мастерство на радость людям, он ищет и находит врагов.
С кем же нужно сражаться? Призывами объединяться-соединяться он провоцирует своих подельников, на борьбу со всеми остальными: с властью, чиновниками, «группками мерзких людей». Он вдохновляет нерешительных: «Есть уже результат. В Перми попытались там что-то сделать с Борей Мильграмом. Ну, вот как-то мы встали дыбом многие и вернули его на место. Представляете? Наша власть сделала шаг назад. Это потрясающе. Мы сделали это». Отстояли «Борю», теперь придется отстаивать Костю. Первой вступилась его сестра, заявив: «Папа тобой бы гордился». Сомневаюсь, отец был умнее.
Кто же К. Райкин: революционер-оппозиционер или деятель искусства, который должен скромно пахать на театральной ниве, горбом завоевывать авторитет и добывать славу своему театру? Между тем, зал у него наполняется лишь наполовину, а первого заместителя министра культуры Владимира Аристархова, который критиковал спектакль Райкина «Все оттенки голубого» о гей-подростке, он тут же обвинил в сталинизме – жутком, по мнению голубых всех оттенков, грехе.
Проклиная цензуру, которая мешает ему, как танцору несовершенство организма, он ставит себя выше всякой критики: «Не надо общественным организациям бороться за нравственность в искусстве!» Потрясающе, в то время как передовые умы, начиная с Платона, убеждают, что общественное мнение со временем будет выполнять цензурные функции, он отрицает и то, и другое.
Он продолжает: «Искусство имеет достаточно фильтров из режиссеров, художественных руководителей, критиков, души самого художника. Это носители нравственности». Заявление это вызывает недобрый гомерический смех. Ведь чуть ранее оратор, походя, дает оценку душам этих же самых «носителей нравственности»: «Мы достаточно мало интересуемся друг другом, но это полбеды. Главное, что есть такая мерзкая манера – клепать и ябедничать друг на друга… Мы друг на друга клевещем, доносим». Вот те раз! Его соратники тоже мерзко ведут себя – клевещут, ябедничают, доносят. Обложили его со всех сторон. Не дает себе отчета Райкин в том, что говорит. Эмоции захлёстывают его. От себя добавлю, что среди режиссеров, которых Райкин насаждает нам в наставники, в числе мерзких сколько угодно алкоголиков, гомосексуалистов, прочих развращенцев и психически больных, особенно приглашенных из-за рубежа, где это давно уже норма.
Осмелел народный артист, идет ва-банк. Он не доверяет даже президенту, у которого был доверенным лицом на выборах: «Ну, зачем президенту вмешиваться в трактовку классики… Он не должен вообще это понимать… Он не понимает – и не нужно ему понимать» – редкий снобизм.
Еще одна позиция Райкина вызывает недоумение. Он не может сдержать себя: «Меня тревожат «наезды» на искусство, на театр, в частности. Эти совершенно беззаконные, экстремистские, наглые, агрессивные, прикрывающиеся словами о морали и вообще всяческими, так сказать, благими и высокими словами: «патриотизм», «Родина» и «высокая нравственность». Как же он сумел нажить себе столько врагов? В Омске, например, около десятка театров и в них не встретишь ни одного наглого или агрессивного зрителя! Хлопают в ладоши, и всё, счастливо хлопают. И почему он не допускает мысли, что среди его противников есть действительные патриоты? Или он вообще против любых патриотов, считая, что патриотизм – прибежище негодяев?
Константин Райкин – великолепный артист, но в голове у него какой-то политический и идеологический сумбур. Вот он говорит: «Я помню, мы все родом из советской власти. Я помню этот позорный идиотизм!». Однако ведь состоялся в «этом позорном идиотизме» замечательный артист Аркадий Райкин и сотни других народных артистов, а сам он приходит в отчаяние, казалось бы, в демократической, либеральной стране. Какая же у него мировоззренческая платформа? В выступлении он говорит: «Слава богу», но в печатном варианте слово это написано с маленькой буквы. Интересно было бы узнать, какой у него бог?
Уже на следующий день СМИ запестрели зловещими предостережениями: «Райкин обвинил власти в идеологическом терроре», «Москву волнует идеологический террор и угроза надвигающейся цензуры образца 37-го года» («Московский комсомолец»). Не преувеличивают ли витии? Известный режиссер и художественный руководитель «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников в интервью телеканалу «Дождь» заявляет о полной солидарности с Райкиным: «Совершенно блистательная речь: честная, эмоциональная, я понимаю его в каждом слове… Враг в виде реакционного чиновничества опасен и с ним надо бороться!.. Если молчать, они всех просто удушат по одному». Господи, за что же их душить? За хорошие дела не душат, значит, они осознают, что делают скверно, но делают. Ничего себе, находить врага и бороться с ним, и побеждать его – это уже из большевистского арсенала. А что, если победят?
Можно, без сомнения, согласиться, что речь Райкина эмоциональная, возможно, честная, но он противоречит в ней сам себе, не раскрывает причины ненависти к его театру, заносчив и тщеславен, много берет на себя. Чем-то с Райкиным и Серебренниковым согласен директор театра имени Вахтангова Кирилл Крок, но это уже чистейшее пустословие, переливание из пустого в порожнее: «Должна быть самоцензура художника. Искусство само должно себя цензурировать». Так хвастался барон Мюнхгаузен, что сам себя вытащил за волосы из болота.
Выйдя на трибуну, Райкин сделал странное признание: «Я внутренне немножко сучу ножками». Слово «сучить» имеет много смыслов, но вот один пользователь интернета пишет так: «Если кого-то душить, то он начинает мелко-мелко перебирать ногами. Это и есть сучить ножками». Неужели до этого дошло дело или здесь просто неосознанное младенческое проявление излишней энергии?
Народный артист России Константин Райкин со всей страстью своей интернациональной души отвергает не только голос общественности, т.е. народа, но и министерства культуры, и президента, так кому же он служит? Я далек от мысли, что к нынешней власти нельзя предъявлять претензии, но в ситуации с театрами, безусловно, следует поддержать тех чиновников, которые пытаются поставить заслон разнузданной анархии на сцене, показу дикой безнравственности и распущенности, развращающих души зрителей.
Цензура ограничила свободу людей еще в раю: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». К. Райкин возомнил себя знатоком и толкователем добра и зла, но в качестве добра подбрасывает зрителям педерастию, а несогласных называет «мерзкими». Параллельным курсом идет и очень народный артист, художественный руководитель МХТ имени Чехова Олег Табаков, поддержавший Райкина. В его театре поставлена пьеса «Идеальный муж» гомосексуалиста Оскара Уайльда, осужденного в свое время (1895 г.) за «грубую непристойность» с лицами мужского пола на два года каторжных работ. За это Олег Табаков получил в качестве подарка свиное рыло, с надписью: «Табакову». Его он нашел у дверей своего театра. Вероятно, зрители узнали о его любви к зельцу – холодному блюду немецкой кухни, а также в России и в других странах. В былое время артистам приносили цветы, конфеты, шампанское. O tempora! O mores! О времена! О нравы!
