Коншин остался в Омске на веки вечные: более 160 лет минуло со дня его смерти — срок немалый, но неужели недостаточный для жителей города, чтобы достойным образом воздать должное внимание личности и творчеству писателя, историка, педагога, общением с которым дорожили Пушкин, Дельвиг, Баратынский?

Омску сам Пушкин — «свояк», если верить семейной легенде Анненских о том, что мать Иннокентия Фёдоровича Наталия Петровна происходила из рода Ганнибалов.

В то же время с нашим городом Александр Сергеевич «связан» и через имя другого поэта, а также исторического беллетриста — Николая Коншина. В свою очередь, и Анненский и Коншин имеют прямое отношению к Царскому Селу. В Омске же первый — родился, второй — окончил свой земной путь, и его душа отправилась навстречу к своему Отцу. Так что ни сейчас, ни потом рассуждений на тему «кто более матери-истории ценен» не будет…

Николаю Михайловичу Коншину принадлежит скромное, но достойное место среди поэтов пушкинской плеяды. Такое же место отведено ему и в кругу тех, с кем был знаком и к кому с симпатией относился Александр Пушкин. Николай Михайлович, стало быть, один из тех любителей отечественной словесности, в обществе которых рос и креп гений «солнца русской поэзии»; уже одного этого было бы достаточно, чтобы проявить интерес к личности Коншина и к его творчеству, в котором эта личность отражается…

Родился Н. М. Коншин 10 (21) декабря 1793 г. в Вологде в дворянской семье. 10-летним родители отправили Николая в Воронежскую гимназию, а спустя ещё два года — в Санкт-Петербург для определения в кадетский корпус. Но… за неимением документов, доказывающих дворянское происхождение, Коншина зачислили в роту для разночинцев…

Обидно — не то слово: ему-то, сколько он себя помнил, рассказывали, что их фамилия принадлежат к дворянскому роду, глава которого Гавриил Коншин, состоя в чине полковника и лейб-гвардии капитана, подписал вместе с другими смертный приговор царевичу Алексею, сыну Петра Великого… А предки матери Николая, урождённой Изъединовой, якобы произошли от татарского мурзы, «изъеденного змеёй». Что там на самом деле произошло, было сокрыто во тьме веков, а змея, однако, никуда не делась — Николай сам видел её на гербе, который его мать, так рано ушедшая из жизни, держала дома на видном месте.

Так что своё обучение в роте разночинцев он считал «унизительным» и позднее не очень охотно говорил о нём; вот почему и в формуляре, и во всех словарях он и показан ошибочно «воспитания домашнего».

В 1811 г. Коншин получает чин подпрапорщика и выпускается в армию (в полевую артиллерию), несмотря на блестяще выдержанный экзамен, дававший ему право на службу в гвардии. В 1814 г. он участвует в походе к Варшаве и к Кракову; в Шклове он знакомится с учителем французского языка А. Старынкевичем, по-видимому, стимулировавшим его интерес к литературе. Коншин следит за современной поэзией, усиленно читает Жуковского; в остальном ведёт обычную жизнь армейского офицера, деля своё время между товарищескими кутежами, походами и любовными увлечениями. В 1819 г. он вступает в Нейшлотский полк в Финляндии, где служит в чине штабс-капитана (с 1821 г. — капитана). Здесь зимой 1820 г. начинается его знакомство и затем дружба с Е. А. Баратынским, переведённым сюда унтер-офицером; здесь он находит интеллектуальную среду, «уголок европейской образованности и поэзии», с налётом и политического вольномыслия.

Первый известный нам поэтический опыт Коншина — его послание к Баратынскому (1820). В последующие годы жанр дружеского послания, отмеченный сильным влиянием Баратынского, утверждается в поэзии Коншина; от Баратынского же идёт и «финляндская тема», с характерной ориентацией на скандинавскую мифологию; тема эта сохраняется в стихах Коншина до конца 1820-х гг. Через Баратынского Коншин устанавливает связь с Вольным обществом любителей российской словесности, куда он и был принят в 1821 г.; в 1821–1822 гг., будучи в Петербурге, он сближается (также через посредство Баратынского) и с кругом Дельвига; с последним он общается во время своих последующих наездов в Петербург и при посещении в 1822 г. Дельвигом, В. Эртелем и Н. И. Павлищевым Роченсальма. Петербургскому кружку посвящён ряд стихотворений Коншина («К нашим», 1821; «Поход», 1822; «Ропот», 1822, и др.). В середине 1820-х гг. Николай Михайлович активно печатается в журналах и альманахах («Полярная звезда», «Мнемозина», «Невский альманах», «Новости литературы» и др.).

В 1823 г. Коншин вместе с Баратынским сочиняет сатирические куплеты, задевающие власть и общество; в результате возникшего конфликта он выходит в отставку и уезжает из Финляндии. В начале 1824 г. Коншин определяется чиновником особых поручений в Костромскую казённую палату, где сближается с местными литераторами. Пребывание на родине оказалось для Николая Михайловича творчески плодотворным — им была написана поэма «Владетель волшебного хрусталика» и самое популярное его стихотворение «Песня». Напечатанное в «Невском альманахе» в 1826 г. и положенное на музыку Александром Гурилёвым, оно стало известной студенческой песней.

В течение 1825–1827 гг. Николай Михайлович служил в департаменте податей и разных сборов и в Тверской казённой палате и, наконец, в 1829 г., после двухлетней отставки, был назначен правителем канцелярии главноуправляющего Царским Селом и Дворцовым правлением. Именно там летом 1831 г. Николай Михайлович сблизился с Пушкиным (познакомились они в Петербурге ещё в 1827 г.), который в те дни жил с молодой женой на даче и высоко оценил обязательность и деликатность Коншина, снабжавшего Александра Сергеевича газетами и журналами, помогавшего устроить быт великого поэта.

В Царском Селе Коншин совместно с бароном Е. Ф. Розеном осуществил своё первое крупное литературное предприятие, издав одноимённый альманах. В нём — 47 пьес, из которых только 6 прозаических. В числе 42 стихотворений 10 принадлежат одному из редакторов, барону Розену, и 4 другому — Коншину… Дельвиг дал только одно стихотворение («Песня»). Из других известных поэтов Ф. Глинка дал 4 стихотворения и отрывок из истории войны 1812 г. Деларю дал 4 стихотворения, О. Сомов — две повести. Каждый из редакторов дал по одной повести: Коншин — «Остров на Садовом озере (предание)», барон Розен — «Розалию». Но, бесспорно, главную ценность «Царского Села» составили три стихотворения Александра Сергеевича Пушкина, одно из которых — «Зимнее утро», — наверное, знает (должен знать) каждый русский человек (другие — «Из Гафиза» и «При посылке бронзового сфинкса»).

Альманах в целом был принят критиками благосклонно, он был даже назван «прекрасным подарком любителям русской словесности», а имена редакторов, дескать, давно уже известны «с выгодной стороны» («Карманная книжка для любителей русской старины и словесности на 1830 г.»). Правда, нашлись и такие «зоилы», что разбранили чуть ли не все публикации альманаха, в том числе и «Зимнее утро» Пушкина, названное критиком Н. И. Надеждиным (1804–1856) в «Вестнике Европы» (1830. № 3. С. 243) «ридикюльным». Впрочем, сей доктор этико-филологических наук, читавший в Московском университете курс «Теория изящных искусств» и преподававший историю российской словесности в Московской театральной школе, громил и «Полтаву», и «Евгения Онегина», пока сам за публикацию в собственном журнале «Телескоп» чаадаевских «Философских писем» не был сослан в Усть-Сысольск (по нынешнему — Сыктывкар)…

…Шли годы, но после уничижительной критики романа «Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 г.» 24-летним Белинским Коншин не опубликовал ни строки — до трагического для всей русской литературы 1837 г. При этом дружеских отношений с другими литераторами Николай Михайлович не прерывал…

В конце 1836 г., узнав, что один из зачинателей русского исторического романа И. И. Лажечников уходит с постов директора училищ Тверской губернии и Тверской губернской классической гимназии, Николай Коншин решил добиваться его места. Назначение зависело от министра народного просвещения, графа С. С. Уварова, и Коншин обратился за протекцией к Пушкину, послав ему письмо с просьбой похлопотать за него.

Конец письма Н. М. Коншина к А. С. Пушкину, 7 февраля 1834 г

Что заставило Николая Михайловича покинуть свою видную службу в Царском Селе и искать места в провинции по чуждой ему до тех пор педагогике? По всей видимости, недостаток средств и увеличение семейства. А к кому в подобных случаях обращаются за помощью? Наверное, не к шапочным знакомцам, а к тем, на чьё участие небезосновательно рассчитываешь — если не к родным, то совершенно определённо — к друзьям-товарищам…

Ответное письмо датировано 22 декабря 1836 г.; Пушкин, всего за месяц до роковой дуэли, в энергичной манере извещает Коншина:

»…Письмо Ваше очень обрадовало меня, любезный и почтенный Николай Михайлович, как знак, что Вы не забыли ещё меня. Докладную записку сегодня же пущу в дело. Жуковского увижу и сдам ему Вас с рук на руки. С Уваровым — увы! — я не в таких дружеских сношениях; но Жуковский, надеюсь, всё уладит. Заняв место Лажечникова, не займётесь ли Вы, по примеру Вашего предшественника, и романами? а куда бы хорошо! Всё-таки Вы меня забыли, хоть наконец и вспомнили. И я позволяю себе дружески Вам за то попенять. Но будете ли вы в Петербурге? В таком случае, надеюсь, что я вас увижу…» (Сочинения и письма А. С. Пушкина: В 8 т. СПб.: Книгоиздательское товарищество «Просвещение», 1903. Т. 8. С. 407).

Да, они свиделись… Коншин, видимо, не знал тогдашних обстоятельств жизни Пушкина и по своему делу заехал к нему утром 27 января, в самый день дуэли…

Л. Н. Трефолев, автор ставших народными песнями стихотворений «Дубинушка» «Песня о камаринском мужике», «Когда я на почте служил ямщиком», цитирует (со слов инспектора ярославских училищ И.И. Рагозникова) воспоминания Николая Михайловича о той встрече:

«Вот приезжаю к нему [Пушкину] 27 января, утром часов в десять, и нахожу в передней два ящика с пистолетами; при них вижу посланного из магазина. Думаю: это дело обыкновенное для Пушкина — он охотник стрелять в цель… Говорю камердинеру: «дома барин?» — Тот суетится и скороговоркой смутно отвечает: «дома, пожалуйте в кабинет!» Иду туда. Нахожу Пушкина ещё в утреннем домашнем костюме и как-то страшно-расстроенного и взволнованного. Говорю ему о своём деле, а он в это время беспрерывно перебегает от дивана к двери, почти смежной с передней комнатой. Ну, вижу, у него какая-то особенная забота, и поднимаюсь уже уйти, но он удерживает меня и говорит с видимым волнением, отрывисто: «Хорошо, хорошо, Николай Михайлович… Рад тебе пособить… Сейчас, сейчас еду…» Но вдруг, как бы вспомнив что-то, прибавляет: «Ах, братец! теперь нельзя… Да постой! Он (министр Уваров), кажется, знает тебя». Видя его тревожное состояние, говорю ему: «Ну, Александр Сергеевич, не вовремя я к тебе, лучше побываю на днях». — «Ничего, любезный мой… Кто там знает, что будет после… Сегодня я его не увижу… Так лучше напишу…»

А. С. Пушкин. Сожженное письмо. Бакулевский А. С., 1987. Ксилография

И Пушкин торопливо взял из пресс-папье бумагу и начал писать записку к С. С. Уварову на французском. Я замечаю, что за начальным словом: «Monsieur», выведенным дрожащею рукою, следуют ещё две фразы, которые зачёркиваются. Вдруг он встаёт и говорит мне:

«Не дивись, что я киплю душой… Знаешь мою горячность… До сих пор не умею владеть собой… Экое дело — не пишется!.. Да лучше увижусь… Скажу, скажу ему»… Я поторопился взять шляпу, и Пушкин, при прощаньи, как будто со слезами на глазах, поцеловал меня. Каково же было моё изумление, когда через день узнал, что для Пушкина настали уже последние минуты жизни!» (Крылов. — Пушкин. — Коншин. Сообщ. Л. Н. Трефолева от 1871 г. // Русская старина. СПб.: Типография В. С. Балашева, 1887. Т. 55. Кн. VIII. С. 464–465).

Все приведённые здесь факты «установлены незыблемо»: и встреча Коншина с Пушкиным 27 января 1837 г., и готовность Александра Сергеевича помочь приятелю…

Николай Михайлович был честнейшим человеком, память Пушкина чтил высоко, называя его поэзию «благоуханной», и последнее с ним свидание, происходившее при таких трагических обстоятельствах, должен был помнить со всеми деталями… Но дело в том, что Пушкин ещё в декабре передал докладную записку Жуковскому для вручения министру, причём Василий Андреевич, очевидно, присоединил к ней и своё ходатайство… Вероятно, Коншин посетил (последним!) Александра Сергеевича для того, чтобы поблагодарить за «удачно направленные хлопоты»: сознательного искажения события, конечно же, ни с чьей стороны не было — здесь действовал закон «бессознательного творчества», в силу которого мелкие и не характерные детали исчезают, а крупные сближаются по времени и месту. Скорее всего, И. И. Рагозников, знавший, что Николай Михайлович получил своё место благодаря хлопотам Пушкина незадолго до его смерти, так понял Коншина, или, что вернее, так припомнил рассказ товарища великого поэта.

В любом случае именно в то роковое утро Пушкин изъявил полную готовность помочь собрату.

В 1837 г. Н. М. Коншин был определён директором училищ Тверской губернии, именно там он и увлёкся исторической наукой. В 1848 г. ему удалось найти в Новгороде рукописный сборник, в котором оказался древний список «Домостроя» с неизвестной до тех пор последней главой: «Послание и наказание от отца к сыну». (По этому-то, главным образом, списку и был в 1849 г. во «Временнике» напечатан «Домострой», как раз под редакцией Н. М. Коншина.) Вышедшие в свет в 1840-х гг. «Акты исторические» дали Коншину материал для исследований: в Российской национальной библиотеке хранятся многочисленные его рукописи и между ними несколько статей, обработанных на основании первоисточников: «Боярин М. В. Шеин», «Нечто о царе Борисе Годунове», «Еретики ХVII в.», «О князе Иване Хворостинине», «О чудной белозерской грамоте», «Следственное дело об убиении царевича Димитрия» (автор на основании тщательной разработки материалов приходит к выводу о невиновности Годунова в убиении царевича, т. е. к тому же заключению, к которому склоняется современная историография).

Немалый интерес представляет мемуарное повествование Н. М. Коншина о событиях Отечественной войны 1812 г.

Шесть лет — с 1850-го по 1856 г. — под его началом находились училища Ярославской губернии и одновременно все эти годы Н. М. Коншин был директором тамошнего Демидовского лицея. Увы, лицейские профессора и наставники, считающие себя более образованными, чем Николай Михайлович, людьми, стали обвинять его в злоупотреблениях, и, хотя обвинения не подтвердились (за директором было установлено секретное наблюдение!), Коншин написал прошение об отставке…

Николаю Михайловичу шёл уже 67-й год, здоровье подводило, и нелёгкая, долгая дорога могла подорвать его окончательно. Тем не менее 8 мая 1859 г. отставной действительный статский советник Н. М. Коншин подаёт прошение министру народного просвещения Г. П. Ковалевскому об определении его вновь на службу…

18 мая 1859 г. Н. М. Коншин, проживающий в Санкт-Петербурге, Высочайшим приказом назначается главным инспектором училищ Западной Сибири и «немедленно получает двойные прогоны на 10 лошадей и половину жалования»…

Не по принуждению ехал в Омск, не в ссылку «задушевный друг Баратынского, близкий приятель Дельвига и хороший знакомый Пушкина, имевший печальное счастье видеть великого поэта за несколько часов до дуэли»: новая должность стала для него если и не повышением по службе, которую он, казалось бы, оставил навсегда ещё два года назад, то, во всяком случае, своего рода моральной реабилитацией…

Современники не всегда были справедливы к творчеству Николая Михайловича, а следующие поколения критиков всего лишь повторяли выводы своих предшественников. Но заметим, что творчество Коншина довольно высоко оценивал П. А. Плетнёв, который был «правой рукой» Пушкина в журнале «Современник», а после гибели поэта продолжил издание, по определению И. С. Тургенева, «унаследовав» журнал от гения. Наверное, мнению такого человека можно довериться. Стихи Коншина просты, легки и мелодичны, и пусть он был, если верить Белинскому, не так силён в прозе, но именно ему первому пришла идея перерабатывать несомненные исторические документы в небольшие культурно-исторические очерки — идея, которую русские писатели начнут «эксплуатировать» лет через двадцать после его смерти.

…Немалый интерес представляет и последний абзац заметки Трефолева о Коншине: «Говорят, что после него осталась в Омске, где он скончался, очень любопытная переписка со многими писателями. Правда ли? А если правда, то надо желать, чтобы эти документы явились поскорее из-под спуда. Может быть, между ними найдутся драгоценные строчки Пушкина, портрет которого, сколько могу припомнить — очень хорошей работы, всегда занимал видное место в кабинете Коншина, уважавшего память поэта, но зато не очень любившего Белинского».

Наверное, было за что… А вот переписка так и не «явилась из-под спуда», если она вообще была — Коншин мог оставить её и в Петербурге. Но, по другим сведениям, с портретом Пушкина Николай Михайлович никогда не расставался…

Скончался Н. М. Коншин 31 октября (12 ноября) 1859 г. в Омске. Отпевали его в Ильинском храме. На панихиде, отдавая долг почившему, присутствовал сам генерал-губернатор Западной Сибири Г. Х. Гасфорт. Прах умершего, по изысканиям учёного-краеведа А. Ф. Палашенкова, был захоронен в ограде Пророко-Ильинской церкви — там, где сейчас памятник Ленину стоит…

Ильинская церковь. А. С. Макаров, 1990. Бумага, смешанная техника

Коншин остался в Омске на веки вечные: более 160 лет минуло со дня его смерти — срок немалый, но неужели недостаточный для жителей города, чтобы достойным образом воздать должное внимание личности и творчеству писателя, историка, педагога, общением с которым дорожили Пушкин, Дельвиг, Баратынский?

Другие материалы ПРОЕКТА «Имена, забытые Омском» читайте ЗДЕСЬ.