Спектакль «Спасти камер-юнкера Пушкина» в Школе современной пьесы. Художественный руководитель театра Иосиф Райхельгауз, автор пьесы Михаил Хейфец (Иерусалим), режиссер Валерия Кузнецова.

Не дает Пушкин покоя недругам русской культуры, достаточно вспомнить дьявольские постановки «Онегин» Тимофея Кулябина в новосибирском «Красном факеле» (2012 г), «Метель» режиссера Александра Огарева в Омском академическом театре драмы (2009 г.), «Евгений Онегин» на Таганке Юрия Любимова (2000 г.), «Повести Белкина» режиссера Андрея Любимова в Пятом омском театре (1997 г.). В последнем Пушкин превращен в курицу, из которой бесы выдергивают приклеенные перья. Очерки об этих спектаклях можно найти в моих книгах «Театр на рубеже тысячелетий» и «Театр на пути к апокалипсису». 

Во всех названных спектаклях надругательство над Пушкиным еще хоть как-то прикрывалось иносказанием, в театре же Иосифа Райхельгауза слова ненависти к солнцу русской поэзии звучат совершенно неприкрыто. Процитирую ряд текстов из шедевра Хейфеца, которые в спектакле воспроизводятся дословно. Вот самые первые слова из монолога персонажа Питунина в сваливающихся затрапезных брюках (артист Александр Овчинников): «Пушкина я возненавидел еще в детстве. Еще с детского сада. Откуда я знал, что не любить Пушкина нельзя. И воспиталка, как же её звали? Сука. Да хрен бы с ней, заставляла Пушкина слушать. Вот убили его и правильно сделали! Раньше еще надо было!» Персонаж этот время от времени будет изображать самого Пушкина.

Итак, в первых же словах – ложь. Стихи Пушкина, как и других русских классиков, в школе мы с удовольствием заучивали, и никаких проблем в этом не возникало. Он настолько русский и гениальный, что мы часто вспоминаем его и даже говорим его словами: «Октябрь уж наступил – уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей»; или «Зима!.. Крестьянин, торжествуя, /На дровнях обновляет путь». Любить Пушкина никого не принуждали, а выучить его стихи по программе – будьте добры.

Любить принуждали Ленина и Сталина, – дело происходит при советской власти – но не о них здесь речь. А если быть точнее, то в 1917-1932 годах вообще существовал лозунг Пролеткульта: «Сбросим Пушкина с корабля современности!», который воплощался с жестокой последовательностью и при полной поддержке властей. В костер революции летели не только иконы, но и томики стихов Пушкина.

Пошел наш несчастный герой в первый класс и попал в школу имени Пушкина. Оценивает он эту ситуацию так: «Приехали. Я-то думал, что с Пушкиным покончено, что он навсегда остался в детском саду. И здесь за мной увязался». Заметив его нелюбовь к Пушкину, «училка», по его словам, «посмотрела на меня так, как будто я самолично этого Пушкина пристрелил». Слово «пристрелил», а не «убил» или «застрелил» повторяется неоднократно. Слово «пристрелил» применяют тогда, когда убивают бешеную собаку или гнусного врага. И друг его Дубасов (Николай Голубев), не желая рисовать картинки к сказкам Пушкина, говорит: «Вот чего, Дантес не мог Пушкина чуточку раньше пристрелить? Пока он еще эти сказки не написал?» Может ли какому русскому прийти в голову такая звериная ненависть, будь он в любом возрасте?

И ещё: «Так люто, как этого Пушкина, я никогда никого ненавидел. Ненавижу больше, чем Секу (Иван Мамонов) с Витьком (Николай Голубев), когда они у меня 20 копеек отнимали, больше, чем Гитлера…». Это уже маразм, только чей: взрослого Питунина, вспоминающего свои детские годы, автора текста или постановщиков?

Для всякой мерзости находят постановщики как бы предлог, но какое это имеет значение? То произносит её дважды с сотрясением мозга сам главный герой, то ему снятся слова Витьки: «Чтобы его вообще на хрен в младенчестве удавили. Чтобы он, сука, вообще ничего не написал. И няньку эту его, Арину Родионовну, сказочницу хренову. Это тебе, сколько пацанов спасибо скажут». В любом случае, пещерная злоба создателей спектакля кроется за этими словами, и не важно, кто и при каких обстоятельствах их произносит. Вообразите, какая-то блондинка в джинсах и белой рубашке из первого ряда, где сидят члены жюри, при возгласах типа «Пушкин… сука» взвизгивала от восторга.

Обратимся теперь к названию спектакля. О каком спасении идет речь? Герой подрастает, из желания добиться взаимности от некоей Леры он обманно заявляет ей, что любит Пушкина, и тем покоряет её. И тут же добивается желаемого: «Лера возьми и скажи: а как же так получилось, что его никто не спас? Да погоди ты… Это она уже мне. Ну чтоб я, типа руками не очень… А чего еще делать? О Пушкине, что ли говорить? По мне так его ещё бы в лицее грохнули. Или даже раньше… Но молчу, киваю. Опять под шумок руками полез… Сложилось всё. И хорошо как. И началась у нас с Лерой игра такая: стали мы придумывать, как можно было бы спасти Пушкина. Мне-то по фиг этот Пушкин. Сколько горя мы через него с Дубасовым приняли. Но за Леру я был готов спасти кого угодно». Итак, положительного смысла о каком-то спасении Пушкина, заявленного в заглавии спектакля, нет, а есть элементарное глумление.

Страдания от Пушкина повторились и в советской армии, где Питунин думал, что с Пушкиным пути не пересекутся. Но ему замполит предложил в известный день 7-го ноября рассказать стихотворение поэта. Справиться с этим он не смог, но выложился по полной: «Пушкин был очень маленького роста и страшный, все его обезьяной называли. Но при этом женщин у него было немерено. Он, когда на своей Наташке женился, то так ей и сказал: ты, говорит, у меня 113-я. Ходок был, каких мало. Вот почему так, страшный, от горшка два вершка, а любая была готова с радостью ему дать?»

Такое же презрение в спектакле к супруге Александра Сергеевича: «Идалия Политека всё подстроила. Пригласила к себе Наташку (Татьяна Циренина), а сама взяла и свалила из дома. Наташка приперлась, а там – нате из-под кровати Дантес! Заманили дурочку». Такова причина дуэли. Гомосексуалиста Дантеса, с чем мы спорить не будем, его любовник барон женил для отвода глаз на «сестре Наташки – Катьке».

Все рецензенты и сам Иосиф Райхельгауз в своей программке информируют: «Пьеса на самом деле рассказывает не о ненависти, а о любви. Каждый из нас в свое время приходил к самостоятельному выводу, что его поэзия прекрасна и что это великий поэт». Нам не надо было, однако, и мучиться над таким выводом, нам это было очевидно с первых же сказок, прочитанных мамой или кем-то другим в семье, но в спектакле о любви нет ни слова, ни намека. До самых последних минут Питунин твердит одно и то же уже в наши дни перед книжным киоском: «Ну, откуда у него Пушкин? На хрен он тут кому сдался? Да и мне, если честно». Вместе с подельниками он взимает дань с продавцов книжных киосков, набавляя сумму за то, что у них нет в продаже Пушкина. Тем самым он мстит книжным продавцам именем Пушкина и самому Пушкину за то, что тот испортил ему жизнь. В здоровую ли голову может прийти такое хитросплетение?

Кровавый финал спектакля подводит недвусмысленный итог. Замученный Пушкиным Питунин зачем-то появляется на месте дуэли Пушкина с Дантесом, что на Черной речке, и здесь его безжалостно убивают черные риэлторы, всё те же одноклассники Сека и Витёк, чтобы прибрать к своим рукам его квартиру. Это убийство есть контрольный выстрел в Пушкина, замучившего Питунина и всех советских школьников, а Секу и Витька сделавшего бандитами, потому что они не смогли полюбить Пушкина. Полная ахинея, но судите сами.

Сообщники постановщиков твердят: «Спасти камер-юнкера Пушкина» – это попытка спасти его от учебников русской литературы, от системы образования». Вдумайтесь только в эти слова: писатель Хейфец из Израиля через своих соплеменников в Москве спасает Александра Сергеевича Пушкина в России. На первый взгляд, абсурд, на деле же постановщики ставили совсем другие задачи. Не спасать его стараются, а уничтожить всякую любовь русского народа к этому уникальному человеку, как это делали и делают вышеперечисленные режиссеры. 

Проблемы преподавания Пушкина и вообще русской литературы в школах, конечно, есть. Об этом кричат сами учителя, но не «училки» создают их, а такие же режиссеры в руководстве образования, как и в Школе современной пьесы. Количество часов в 5-11 классах всего 2-3 часа, где час, конечно, 45 минут. За такое время нельзя замучить учеников ни Пушкиным, ни искателем тех, кому на Руси жить хорошо – Некрасовым, ни чудным баснописцем Крыловым… 

Много чего ещё есть в спектакле. Например, озвучиваются похабно искаженные стихи Пушкина. Воспроизвести их здесь нельзя из соображений приличия, за исключением, быть может, такого:

«Там тридцать три богатыря
В помойке ищут три рубля,
А их любимый Черномор
Вчера у них полтинник спер».

Забавен исполнитель роли Питунина артист Александр Овчинников – типичный этнический представитель одного из славных колен Израилевых, который вдруг ни с того ни с сего делится сокровенным: «Я вообще-то к евреям не очень, но тут вышло неплохо. Сестра вышла замуж за еврея и в Израиль укатила, а за ними и мама. Квартира стала моя и только моя».

Артисты играют исступленно. Ещё бы, легко ли низвергать такого колоса, как Александр Сергеевич, приходится попотеть. Мной не названа еще одна актриса – Даниэлла Селицка. Всего женщин две, обе они тонкие и звонкие, замечательны во всех нарядах. Безотносительно к содержанию, ими можно было бы любоваться. Игра их виртуозна.

Каков же итог? Высказывается ненависть не только к Пушкину, но и решительно ко всему советскому прошлому. Последние фантазии Питунина таковы: «Убить всех. Воспиталку из детского сада. Училку по литературе. Секу с Витьком. Замполита, суку. Козлова, который у меня магазин на Василеостровской отобрал… Бах! Бах! Бах!» Особенно поиздевались постановщики над советской армией, а ведь Питунин сразу устроился там киномехаником и был освобожден от строевой и боевой подготовки. Получается, возненавидел он полковника только за то, что тот настойчиво предложил ему почитать Пушкина. Такова жуткая душа этого персонажа, и когда его убивают подельники и, страшно сказать, друзья детства, его не жалко.

И всё-таки пользу из спектакля можно извлечь, приняв к сведению не позицию театра о том, что над Пушкиным в России издеваются, а прямо противоположную. Мало дают в школе Пушкина. Я возвращался после спектакля домой в пустом автобусе, и вдруг передо мной возник приятный молодой человек, мне совершенно незнакомый, как я понял, из числа той группы студентов, которые присутствовали на спектакле и которые восторгались на аплодисментах до неприличия. Он обратился ко мне и между нами состоялся краткий диалог, поскольку он быстро вышел:
- Когда будет ваша рецензия?
- Срок ее я так сходу назвать не могу, но она будет обязательно, раз на нее есть спрос. Скажу только, что дам резко отрицательную оценку за издевательством над Пушкиным.
- Но мы с ребятами тоже не любим Пушкина.

Я был несколько обескуражен его откровением и успел только сказать:
- Надо различать проблемы обучения и воспитания в школе от ненависти к Пушкину в спектакле.

Теперь же можно спокойно задуматься на эту тему. Нелюбовь нынешней молодежи к классику русской литературы, где есть эта нелюбовь, ведь не везде же, можно объяснить только изъянами системы образования, но не субъективными, как у Витька или Секи, а объективными. Сегодня никто уже не отрицает, что происходит резкое падение уровня образования в стране, появились миллионы неграмотных и малограмотных, у молодежи отсутствуют жизненные перспективы, многие бессмысленно просиживают в интернете с единственной целью – как себя занять. Им не нужна поэзия, они не в состоянии читать стихи вслух, т.к. их не учат в школе разговаривать. Они не в состоянии сделать это ни физически, ни интеллектуально. Они не знают таблицу умножения и не в состоянии в уме произвести простейшие арифметические действия.

Такую молодежь легко подвигнуть на разгром культуры, а не только Пушкина, как это произошло в Китае пятьдесят лет назад. В целях уничтожения своих политических противников Мао Цзэдун привлек более 50 млн студентов и учащихся, сбитых в отряды хунвейбинов. Они колесили по стране, устраивая погромы, самочинные казни, травлю уважаемых в народе людей, профессоров и преподавателей, на которых надевали шутовские колпаки и с позором возили в грузовиках; жгли старинные книги, громили исторические памятники. В 1966 г. на полгода была приостановлена учебная деятельность во всех университетах и старших классах школ. Не слабо?

Отнюдь не Пушкин, у которого что ни строчка, то шедевр, виноват в этой ситуации сегодня в России, ну а прошлое мы проходили, как и персонажи спектакля, но делаем совсем другой вывод. Многие недостатки социализма мы видим теперь, но никто не приучал нас ненавидеть Пушкина, и никогда его не было много, всегда хотелось больше. И сейчас возьмешь порой томик Пушкина, откроешь на любой странице, и светлая благодать наполняет тебя: «Мороз и солнце; день чудесный! / Еще ты дремлешь, друг прелестный», или «Я помню чудное мгновенье: / Передо мной явилась ты…». Однако, когда же доходишь до слов «Москва… как много в этом звуке / Для сердца русского слилось! / Как много в нем отозвалось!», то становится жутко, поскольку там, в Москве сегодня даже и во сне кричат на Трубной: «Чтоб он, сука, ничего не написал!» (Трубная площадь – месторасположение театра).

Спектакль показан в «Пятом театре» Омска 25 октября 2015 г. на X Международном фестивале «Молодые театры России». Директор «Пятого театра» Никита Гриншпун обещал: «Здесь нет случайных театров. Я бы не выделял никого. Представлены разные художественные языки. В этом прелесть, в этом ценность. Такой фестиваль Омску нужен». С ним полностью согласна член жюри, заслуженный работник культуры РФ и прочее Татьяна Тихоновец: «Просто замечательно, что спектакль «Спасти камер-юнкера» сюда приехал».

«Прелесть» благословил губернатор Омской области Назаров В.И. В своем приветствии он написал: «Молодые театры России» – проект с именем и четкой концепцией. Начинающим коллективам он открывает широкие возможности заявить о себе». От себя добавлю: заявил! Кстати, театру этому уже 26 лет, он давно заматерел. Заканчивает губернатор словами: «Всем участникам фестиваля желаю творческих успехов, а зрителям – незабываемых впечатлений!» Со своей стороны желаю зрителям побыстрее забыть впечатления от спектакля, как бы стереть плевок, который нанесен нам из Москвы.

На открытии фестиваля. Может быть, кто-то узнает себя или своих знакомых. Такие все милые люди, и так всё по-домашнему. Не то, что у Пушкина: «Театр уж полон; ложи блещут; / Партер и кресла, всё кипит».