Театральный очерк о спектакле «Онегин» новосибирского театра «Красный факел» на фестивале в Омске 17 июня 2014 г. Режиссер Тимофей Кулябин.
Станиславский однажды обмолвился, что театр начинается с вешалки, мы же начнем с программки, тем более что был жаркий летний день, и вешалка не потребовалась. Программка-буклет красочная, многостраничная, на обложке ее фотография двух мужчин: один – артист Павел Поляков в роли Онегина, сидящий на стуле босиком и с сигаретой в руках. Казалось бы, рядом должна быть Татьяна, но вместо нее рядом стоит режиссер Тимофей Кулябин, заменивший собой мечту всех мужчин. Над Онегиным лист бумаги, косо приклеенный к стене скотчем. На бумаге от руки накарябано название спектакля: «Онегин», а выше пропечатан автор: «Александр Пушкин». Итак, во-первых, небрежно искажено название выдающегося романа в стихах, гордости русской культуры; во-вторых, нет часто встречающейся ныне в театрах надписи «по мотивам произведений такого-то автора». Подобной надписи достаточно, по мнению некоторых, чтобы развязать режиссерам руки, открыть произвол для искажения подлинника. Очевидно, режиссер Кулябин дает понять, что он якобы ставит самого классика, хотя такого произведения «Онегин» у Пушкина и вовсе нет, а есть «Евгений Онегин», да и прочитана будет едва ли десятая или двадцатая часть романа.
Открывается спектакль сексом Онегина с неназванной партнершей. Он лежит на спине, в трусах, на брошенном на полу матрасе (!), из-за кулис без слов выходит особа в белой простыни, садится на него в позе наездницы и немедленно начинает азартные скачки со стонами и возгласами страсти, усиленными микрофонами. Сцена периодически повторяется трижды, чтобы показать, что других занятий, кроме еще еды, у него нет. Впрочем, он не способен сам даже и есть, его кормят с ложечки прислуживающие ему мужчины, а он только пережевывает пищу, т.е. оставаясь таким же пассивным, как и в блуде. На еду, раздевание и одевание, секс и умывание уходит минут пятнадцать без единого слова. Притихший зал застенчиво, а многие, вероятно, с завистью внимают стонам амазонки – к сексу на сцене они уже приучены, вопреки тысячелетним нормам христианской нравственности.
Другой особенностью постановки Кулябина является специально изготовленная из мела пыль, которая горстями разбрасывается вновь и вновь в течение всего спектакля, без всякой меры покрывает одежду персонажей и примитивную мебель из стола и стульев, летит на зрителей в первых рядах партера. Режиссер зримо дает понять, что он якобы взял на себя нелегкую задачу стереть с произведения Пушкина пыль веков, пыль от мела у школьной доски, осовременить Пушкина. Пыль, вероятно, в голове у режиссера, всякий же, который вновь откроет пушкинский шедевр, восхитится им так, что трудно будет от него оторваться. О тех же, кто впервые откроет роман, и говорить не приходится – он очаровывает. Лукавит Кулябин, он не очищает Пушкина от пыли, которой нет, а валяет его в грязи под восторги записных критиков и недоразвитых зрителей.
Подобной же цели режиссера служат и граффити персонажей мелом на серых стенах пространства сцены. Они черкают на них какие-то неразборчивые отдельные слова из текста Пушкина – существительные, прилагательные, глаголы, а в конце спектакля все персонажи в респираторах-намордниках тщательно смывают швабрами напачканное, поливая из ведер. Какой смысл этого шаманства? Ответ видится только один: идет надругательство над поэзией Пушкина. Раздерганный на клочки текст старательно смывается – с Пушкиным покончено. Режиссер Кулябин, вероятно, смотрел на Таганке спектакль Юрия Любимова, который еще более злобно и откровенно топтал текст романа, бросая каждый прочитанный лист на пол, хамски искажал текст, протаскивал по сцене надутый презерватив во время чтения письма Татьяны Онегину и т.п., и теперь более изощренно продолжил его. Критики восторженно писали тогда: «От мощных толчков с классика слетел глянец, и «Онегин» оказался живым, сиюминутным, острым». Аналогичную восхищенную сатанинскую оценку дают критики и спектаклю Т. Кулябина: «Поэтический флер развеялся как вздох, как пыль!» Надругательство и глумление над романом Пушкина они считают своей победой.
Принципиально меняет содержание романа то, что Онегин после возвращения в Москву не испытывает раскаяния и сожаления по поводу того, что Татьяна (актриса Дарья Емельянова) отвергла его. Напротив, дурашливо перебирая в кинокадрах кипу измятых листов, означающих письмо Татьяны, он курит и разглагольствует о найденной в интернете информации, что любви нет, а есть органика, химия, сперматозоиды и т.п. Можно сквозь пальцы посмотреть на электробритву Онегина, на вентиляторы и фотоаппараты, но не на мудрование Онегина, полностью перечеркивающее суть романа Пушкина.
Знакомство Онегина с Татьяной начинается с того, что он предлагает ей, не поверишь глазам, сигарету, и они молча курят. Такой маргинальной девкой делает режиссер ту, о которой Пушкин пишет: «Как величавая луна, // Средь жен и дев блестит одна. // С какою гордостью небесной // Земли касается она! // Как негой грудь ее полна! // Как томен взор ее чудесный!»
Забавно, что в одном из интервью директор «Красного факела» Александр Кулябин сообщает, что сам он бросил курить и чувствует себя намного лучше, исчезла одышка. Теперь же и в театре, мол, принято решение, «в соответствии с законом» полностью запретить курение. Вероятно, на Татьяну Ларину и Онегина этот запрет не распространился.
Во время написания письма Онегину Татьяна совершает акробатические кульбиты на столе и под столом, выражая дикую страсть, а позднее в кабинете Онегина примиряет на себя его волчью шкуру с открытой пастью. Дальше – хлеще. В финале ее нарочито долго облачают в мужской костюм: белая рубашка, черные брюки, черные туфли и нечто подобное фраку, после чего она совершает ритуальный танец. Женщина в мужском костюме, по общепринятым понятиям, свидетельствует о гомосексуализме. Думаю, не ошибусь, что режиссер возжелал видеть ее активной лесбиянкой. Под стать ей и мужчины, в каких-то до пят плащах-халатах, одетых порой, как у Зарецкого (Георгий Болонев), прямо на голое тело.
Ничего общего с пушкинским не имеет и Ленский (Сергей Богомолов) – «поклонник Канта и поэт». Он ошалело скачет вместе с другими через стулья и на стол, взлетает на балкон, исполняет роль тамады на именинах Ольги, кричит благим матом.
Спектакль не случаен, он целиком вписывается в мировоззрение режиссера. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с его многочисленными интервью. Вот он раскрывает свою идейную платформу: «В наше время картина мира предельно размыта, чистые идеалы, такие как добро, честь и долг, стали архаизмами. Базовые ценности постоянно меняются. Театр – это пространство моей свободы, которой мне не хватает в жизни. Для меня в театре не существует абсолютно никаких границ». Человек не понимает, что базовые ценности (не убий, не укради, не занимайся сексом с существом своего пола…) не могут и не должны меняться, иначе прекратится род человеческий, и некому будет смотреть шедевры Тимофея Кулябина. Его признания лишний раз свидетельствуют, что в театр пробрались деятели, не различающие, в частности, границ добра и зла, чем они очень опасны. Процитирую еще одно его откровение: «Я работаю только для молодежи. У нее нет авторитетов. Им в принципе всё равно, великое произведение «Евгений Онегин» или нет, можно над ним надругаться или нет. Их не будет задевать половой акт на сцене – у них нет комплексов». Таким образом, он прямо заявляет, что рассчитывает на тех зрителей, кто уже лишен чести, совести, стыда, долга, называя всё это осуждающим словом «комплексы», кто с трудом окончил школу по системе ЕГЭ и едва научился читать.
Еще одним свидетельством морального облика режиссера Кулябина является спектакль по Гоголю «На Невском проспекте», поставленный им в Омске семь лет назад. В нем русского поручика Пирогова избивает немец Шиллер, «опуская» его. Там же майор Ковалев из повести «Нос» теряет не нос, а половой орган, который замечательно изобразили художница Нина Абдрашитова и артист Сергей Черданцев, сейчас, между прочим, успешно делающий карьеру в столичных телесериалах, получив от Кулябина путевку в большую жизнь. Моя критическая статья «Агония: театр показал зрителям…» на этот счет была опубликована в новосибирской газете «Отчизна», № 25, в июне 2007 г.
В одном из интервью Тимофей Кулябин сказал также: «Режиссер должен говорить только о себе!» Это подсказка к тому, что мы увидели в Онегине не пушкинского героя и в определенной степени гениального писателя Пушкина, а самого режиссера – сексуально подозрительно озабоченного, не имеющего ничего святого, циничного, отождествляющего себя с собственным Онегиным.
По-своему, в меру своей испорченности прочитал роман Пушкина режиссер Кулябин; по-своему, в меру своей традиционной православной ориентации оценил его спектакль и автор этих строк. В неразборчивых надписях на театральных стенах кто-то прочитал: «И я здесь был, Пушкин», лучше, однако, сказать: «Здесь был лукавый».
Член жюри театрального фестиваля из Израиля Шейханович назвала спектакль «настоящим национальным сокровищем», не указав только, о какой нации идет речь. Защитники Кулябина утверждают, что персонажи спектакля показаны реальными сегодняшними людьми. Нет необходимости спорить с ними, но при чем здесь Пушкин? Имя его из этой вакханалии безнравственности следовало бы, безусловно, убрать.
