Имел честь на днях участвовать в конференции Института развития прессы. В санатории под Новосибирском собрались журналисты, общественники из многих городов. Презентовались расследования. Рассказал и я о нескольких своих материалах. По моему опыту главное в этом жанре – когда тебя, то есть автора, задевают за живое человеческие истории. Начинается расследование с них, иногда житейских, простых, или очень страшных, как, например, убийства солдат с целью изъятия внутренних органов.
Если расследование действительно независимое, начинается оно не с компромата, не с цифр, не с каких-то особых технологий поиска информации. А с того, что к журналисту приходят люди, которые, как правило, много лет ищут правду и не могут ее найти, потому что нет у нас в стране правосудия, да и правоохранительных органов, которые бы охраняли права этих обыкновенных граждан РФ. И когда начинаешь разбираться в их частных проблемах, выяснятся, что за каждой стоит система ограбления, подавления «маленького человека» всегда правыми «государевыми людьми».
Даже, скажем, расследование «дела Магнитского» «Новой газетой», резонанс и масштаб которого не сравним ни с одним из самых громких коррупционных разоблачений последних лет, начиналось с истории неизвестного юриста, доведенного до смерти в СИЗО.
Честный журналист-расследователь в нашей стране, хочет он того или нет, неизбежно вынужден овладевать смежной профессией (или миссией): незаметно и часто не желая того, он становится правозащитником, а это уже – судьба.
«А у нас в Томске, заметила хорошая журналистка Зинаида Куницына (мы знакомы без малого 30 лет), над правозащитниками серьезные люди посмеиваются, называют их городскими сумасшедшими. Как нам быть, чтоб самим маргиналами не прослыть?»
Ей ответила известный общественный деятель, соучредитель Института развития прессы Манана Асламазян: «А не надо этого стесняться: «городской сумасшедший» – высокое звание по нынешним временам».
Вспомнилась пьеса «Горе от ума», главный герой которой Чацкий, как и его прототип Чаадаев, тоже был признан весьма серьезными и влиятельными людьми того времени невменяемым (это еще ничего: сейчас бы его, героя Отечественной войны, за «преклонение перед Западом» назвали бы «национал-предателем»). Друг Чаадаева Пушкин этих достойных людей, не различая их по лицам, величал «светской чернью».
У Пушкина есть еще такая онегинская строфа, которая начинается словами «Блажен, кто смолоду был молод...», а продолжается: »Кто странным снам не предавался, кто черни светской не чуждался», и далее – «Кто в пятьдесят освободился от частных и других долгов, кто славы, денег и чинов спокойно в очередь добился, о ком твердили целый век: NN – прекрасный человек».
Ни имени, ни фамилии у черни нет, вне зависимости от ее статуса и материального положения, так стоит ли обращать внимание на ее мнения, оглядываться на то, что скажет некая «княгиня Марья Алексеевна»: какая разница, что эти люди с плоскими лицами говорят (или, к примеру, пишут на форумах).
Волны времени смывают бесследно сонмы так называемых серьезных людей, а несмываемые письмена оставляют на берегу «сумасшедшие». Где все эти Скалозубы, Молчалины, смеявшиеся над Чацким? А его, как и Петра Чаадаева, умные потомки помнят и чтут. И читают, ставят на сцене (даже В. Путин, редко бывающий в театрах, посетил недавно именно этот спектакль), и по прошествии двух веков их сумасшествие остается востребованным. И будет еще долго любезно народу.
Наше дело – писать правду, «восславляя свободу» и «призывая милость к падшим», а время расставит все по своим местам.
