Шансы на успех не абсолютны, но без серьёзных исследований эта тема так и останется досужими разговорами.
Уже утих ажиотаж по поводу возможного основания Омска в 1628 году. Это и к лучшему. Теперь есть возможность обсудить эту версию спокойно. Хотя, по большому счёту, выводы делать очень рано. Но ко мне продолжают обращаться те, кому это интересно.
Поэтому хочу направить дальнейшее обсуждение в разумное русло.
Во всякой науке решающую роль играет методология. Я считаю, что, в принципе, наука — это набор методов, позволяющих раскрыть объективную связь явлений в природе и обществе. Ложные методы приводят к ложным выводам. Ещё важно определиться в терминах.
В данном случае — что есть поселение, что есть крепость, и что есть город.
С точки зрения научно-исторической методологии факт можно считать установленным, если он подтверждается рядом источников: документальных, натурных, косвенных, если он не противоречит в целом историческому процессу.
В данном случае один из документальных источников был известен всегда — Указ царя Михаила Федоровича от 1628 года об основании Омской крепости. Но по сей день не обнаружен документ об исполнении этого указа. Это породило версию, что он не был исполнен. В доказательства этой версии приводят документально подтверждённые сведения, что вскоре после этого джунгары активизировались и оттеснили русских аж до Тары.
Хотя не исключено, что документы могли погибнуть в многочисленных пожарах, как в Тобольске, так и в Москве.
Дальше возникают следующие вопросы и догадки.
А чем была вызвана активизация джунгар? Не исключено, что как раз строительством Омской крепости. Они могли увидеть в этом посягательство на их интересы, что могло спровоцировать их на ответные действия. Не исключено, что недостроенную крепость не смогли удержать и предпочли об этом умолчать. Между указом о строительстве крепости и нападением джунгар прошло некоторое время, пусть и непродолжительное, когда препятствий для строительства крепости не было.
Вероятность того, что тарский воевода саботировал исполнение указа невелика, ведь он сам просил о разрешении построить крепость в устье Оми. Вероятность того, что у него не было ресурсов для строительства, тоже невелика. Он понимал, что, говоря современным языком, «федерального финансирования» не будет, и нужно опираться на свои силы. Здесь можно предположить, что он должен был сразу приступить к исполнению указа.
Далее омский краевед Евсеев в книге, вышедшей ещё в 60-е годы 20 века приводит свидетельство русского дипломата Байкова, который в середине 17 века направлялся с посольством из Тобольска в Китай. Проезжая устье Оми, он сделал запись:
«В устье Оми живут Тарского города служилые люди для ловли рыбы.»
Раз они «живут», то вряд ли в палатках. Значит, было поселение. Статус «служилых людей» не так однозначен. Под видом «государственной службы» они могли «служить» своим интересам. (И сейчас такое случается.) Они могли собирать ясак (себе в карман), контролировать перевоз и собирать на нём «пошлину» (себе в карман). Понятно, что провиант им никто не привозил, и рыбу для себя они ловили сами. Но не для этого же они приехали из Тары. Что, в Таре рыбы нет?
Понятно, что Байков «дипломат», лишнего не говорит. Но возникает вопрос — насколько это поселение было официальным и легальным, и можно ли его наличие считать исполнением царского указа, и если даже указ был исполнен, то есть ли преемственность между поселением в устье Оми и указом об основании крепости. Ведь между этими событиями к тому времени прошло уже около 30 лет. Поселение «служилых людей» не отвечает целям царского указа. К тому же, неизвестно, насколько они «служилые». Царь Михаил Фёдорович предписывал строительство государственной крепости, для обеспечения государственных интересов.
Байков не уточняет, на каком берегу Оми «живут служилые люди». Но известно, что джунгары были согласны признать границу по Оми. Следовательно, чтобы не провоцировать их, «служилые люди» должны жить на северном (правом) берегу.
Возникает ещё вопрос — насколько постоянным было это поселение. Если его главной целью был контроль перевоза, то зимой эта цель бессмысленна. Следовательно, оно было сезонным. Летом контроль перевоза был актуальным, потому что не все торговые караваны двигались по рекам. Все реки в Сибири текут на север, а караваны двигались в направлении запад-восток. Слияние двух рек невозможно обойти. Купцам, идущим пешей тропой, возить с собой плавсредства нет смысла. Поэтому перевоз жизненно необходим. Понятно, что плату брали не только за транспортные услуги, но и за возможность быть не ограбленными. Поэтому суммы были не малые. Как я уже говорил, брали себе в карманы, которые под тяжестью денег рвались. Например, 5 копеек в те времена весили 50 грамм.
Монеты терялись в прибрежном песке, и сейчас их находят археологи.
Отдельно нужно сказать о «чертёжной книге» Ремизова. Надо понимать, что он не был картографом в современном понимании. Все его изображения — это, по сути, рисунки, сделанные зачастую со слов, без масштаба. В отличие от европейской традиции он делал свои изображения с севера на юг, по направлению движения русских.
Почему-то мало кто обращает внимание, что его растиражированная надпись: «предстоит вновь быть городу…» сделана не в устье Оми, а в устье Камышловки, которая в то время была реальной рекой. Но самое забавное, что на его «карте» даже перепутана последовательность притоков Иртыша. Это говорит о том, что он смутно понимал, что изображает. Поэтому его свидетельство не может быть решающим.
Далее, когда Бухгольц отступал после своей неудачной экспедиции, он послал гонцов к князю Гагарину, что планирует остановиться либо в Такмыке, либо в устье Оми.
С Такмыком всё понятно. Тогда это был самый южный официальный русский форпост. То есть Бухгольц знал, что в Такмыке его встретят, что он сможет расквартировать там свой отряд, получить провизию и так далее. Но кто должен был встретить его в устье Оми, если официально здесь поселения не было? Если бы он не получил здесь каких-либо ресурсов, то после краткого привала он должен двигаться дальше. Но он остановился в устье Оми.
Неужели без квартир и провианта, и без всякой поддержки? К тому же он остановился на южном (левом) берегу Оми, подвергаясь опасности нападения джунгар. Даже немного позже, когда джунгарская угроза по сути уже миновала, его последователь Шпрингер не решится строить новую крепость на южном берегу, понимая, что любая угроза для русских в регионе исходит с юга. Что же заставило Бухгольца пойти на такой риск?
Выдвигается версия, что так он хотел обозначить дальнейшее продвижение на юг. Но для этого лучше иметь защищённую тыловую базу. Мне представляется другая версия, что северный берег в устье Оми в то время попросту был занят. И он не решился конфликтовать с местными поселенцами, поскольку, с одной стороны, зависел от их помощи, с другой стороны, они были люди лихие, и не известно, чем бы дело кончилось.
В кругах краеведов уже давно озвучивается версия, что помимо перевоза в устье Оми могла быть фактория. Это, по сути, перевалочный склад товара. Купцам не всегда выгодно идти в дальний путь и продавать товар в розницу. Часто выгоднее продать его оптом в промежуточной точке. Факторию могли контролировать тарские купцы, чтобы в Таре ещё раз перепродать этот товар уже с наценкой.
Тара тогда была крупным торговым городом, входившим в Ганзейский союз.
Уже на первых картах Омской крепости на правом берегу Оми показаны Омская и Курганная слободы. Но сведения о их возникновении расплывчаты. Если старую крепость строят исключительно военные, и все, кто с ней непосредственно связан, живут в Луговской слободе, на левом берегу, то откуда одновременно с крепостью берутся слободы, не уступающие ей по территории и численности.
Уже позже, когда государственная власть в крепости укрепится, эти слободы ликвидируют и построят на их месте новую крепость.
При всём уважении к археологу Татаурову, я не берусь утверждать, что он раскопал на слиянии Оми и Иртыша на правом берегу. Справедливости ради хочу сказать, что монеты 16-17 веков из разных стран в этом месте ещё лет 30 назад находил омский краевед Милищенко. Но тогда из этого не делали сенсацию.
Насчёт нахождения острога вынужден сказать, что археология — наука ещё та. Например, в последние годы при раскопках Острога в крепости на трассе водопровода, в перемесе середины 20 века археологи находили культурные слои 18 века. И никакие призывы к здравому смыслу на них не действовали.
С начала 20 века слияние Оми и Иртыша было промзоной. Здесь были различные грузовые причалы с деревянными причальными стенками, которые забивали в берег через все культурные слои. Например, Карская экспедиция в 20-е годы отчаливала именно отсюда.
Насколько я понимаю, шурф, заложенный Татауровым, был локальный. По его размерам нельзя узнать о масштабах найденного объекта, и, следовательно, его назначении. Нужны более масштабные исследования.
Если даже допустить, что это острог, и отнести его датировку к 17 веку, то насколько можно утверждать, что этот острог был построен во исполнение царского указа. У «служилых людей» тоже были свои опасения, и были конкуренты.
Если даже предположить, что указ был исполнен, то существовало ли это поселение или острог непрерывно, и какова его преемственность с Омской крепостью, заложенной в 18 веке.
Хотя в истории есть немало примеров, когда поселение на какое-то время исчезало, но его возраст исчисляли от первоначального. Например, история Рязани. При этом поселение ещё и переносилось. Или возраст вообще объявляли исключительно на основании археологических данных, как в Казани, или, наоборот, исключительно документальных свидетельств, как в Москве. Хотя честнее поступить, как в Белозерске, о котором честно говорят, что его возраст неизвестен.
В таких случаях к науке иногда примешивается политика. И это явление возникло не сейчас. Например, та же Омская крепость долгое время была самостоятельной административной единицей, а посад при ней не имел статуса города. Городской статус был получен только в 1785 году. Тогда помимо военной, говоря современным языком, появилась муниципальная администрация.
То есть власть коменданта стала распространяться только на крепость, а в посаде появился бургомистр.
Соответственно, 100-летие города Омска отмечали в 1885 году. Но в начале 20 века решили исчислять возраст с основания крепости, и 200-летие отмечали уже в 1916 году, на Ильин день, с подачи Катанаева.
Краеведы по сей день думают, что он ошибочно считал Ильинскую церковь старейшей в городе. Хотя тут уже нужно договариваться о понятиях. Известно, что более старыми считаются Сергиевская церковь (в Старой крепости) и Воскресенский собор (в новой крепости), но они были крепостными. Тогда получается, что Ильинская — старейшая городская. Но если к истории города прибавить историю крепости, то старейшей нужно считать Сергиевскую церковь.
Тут уже можно запутаться.
Но может Катанаев не ошибался, а, наоборот, знал что-то, чего мы не знаем. Известно, что первоначально Ильинская церковь находилась в Омской слободе, на правом берегу Оми, и только в 1764 году в связи со строительством новой крепости перенесена на левый берег. Но если допустить, что Омская слобода существовала до 1716 года, то и церковь в ней могла быть раньше.
Лихие люди тоже были богобоязненные.
Это уже становится омской традицией — не ждать 100 лет до следующего юбилея, а найти повод и отпраздновать его вскоре.
В связи с этой историей меня удивила поспешная активность пресслужбы Минкульта. Там множество людей с историческим образованием, которые понимают, что любая версия должна проверяться, взвешиваться.
А потом на посиделках краеведов мы пришли к выводу, что в этом есть политический смысл. Можно разработать программу 400-летия Омска, получить под неё федеральное финансирование, включить в неё прокладку какого-нибудь очередного канализационного коллектора или достройку метро (что по видам работ и затратам сопоставимо).
Хотелось бы, чтобы этот вопрос оставался в научном русле, чтобы были проведены дополнительные архивные изыскания. Краеведы знают, где искать, но это большой труд. Нужно проводить и масштабные натурные исследования, чтобы было что предъявить в качестве неопровержимых доказательств.
Шансы на успех не абсолютны, но без серьёзных исследований эта тема так и останется досужими разговорами.
