БК55 публикует очередной материал из проекта писателя Юрия Перминова «Имена, забытые Омском».
Петра Васильевича Гинцеля вполне можно считать одним из зачинателей советской литературы в Сибири. Первая его книга — «На новый путь: сцены из современной кооперативной жизни» — вышла в 1923 г. (Омский губсоюз потреб. общ. и др. кооп.), сборник рассказов «На ниве кооперации» — в Новосибирске (Сибкрайсоюз) в 1925 г., там же следом — «На другой берег» (1926).
Это было время, когда «голос власти» звучал ещё неопределённо, а документы, относящиеся к тому времени, довольно расплывчато указывали на необходимость активного формирования соцреалистического канона. Тем не менее, в рассказах Гинцеля в полной мере уже присутствовали реалии «новой жизни». В частности, будущий автор знаменитой трилогии «Жизнь Алексея Рокотова» Ефим Пермитин (1895–1971), с 1923 г. выпускавший первый в стране охотничий литературно-художественный журнал «Охотник Алтая», через два года возглавивший в Новосибирске тематически похожее издание «Охотник и пушник Сибири», в рецензии на первую книгу нашего нового героя отметил:
«Сочно кладёт краски П. Гинцель в зарисовке деревенских типов. Но тяжёлый крест взвалил себе на плечи автор целой серии кооперативных рассказов, поставив задачей — дать для оживающей духовно сибирской деревни кооперативно-агитационную прозу, и этим заставив себя раз навсегда оперировать со штампованными героями: кулак-мироед, бедняк, работница и работник. Стопроцентный идеалист и в будущем кооператор, зажёгший или зажёгшая (судя по сюжету рассказа) новый кооперативный свет в глухом медвежьем углу» (Е.Н.П. Пётр Гинцель. На другой берег // Сибирские огни. № 1–2. 1926. С. 238).
То есть, установки ещё расплывчатые, а вот «кулаки-мироеды», противящиеся «новому свету», — уже типичные персонажи тогдашней «деревенской» прозы.
Но в то же время рецензент подчёркивает: «…там, где автор на минуту забывает, что рассказ должен быть сугубо кооперативным, он — художник:
»…Погуляла с весны Крутая Речка, покуражилась, побаловалась всласть, нацеловалась допьяна с ивняком, с тальником, с черёмухой, попела весёлые песенки…» А как заговорил: «…маслодельный завод открыли, потребилка товару не навозится, лён, куделю, яйца бабы приноровились через артель сразу в город направлять» — здесь уже плакат и, как ни драпируй, агитка. Достоинство Гинцеля в том, что он умеет дать эту кооперативную агитку не слащаво-приторной, а увлекательно-читаемой, давая часто удачные зарисовки типов нашей деревни и деревенского пейзажа…» (Там же. С. 239).
Пётр Васильевич Гинцель. 1930-е гг. Фото из Литературного архива историка-краеведа В. П. Надя (Кемерово)
Пётр Васильевич Гинцель родился 21 февраля 1889 г. в уездном городе Ишиме Тобольской губернии (ныне — районный центр Тюменской области) — его отец, политический заключённый, ожидал приговора в местной тюрьме, где фельдшером трудилась мать будущего писателя, сама — дочь политкатаржанина. Вскоре Василия Гинцеля этапом отправили на каторгу в Восточную Сибирь, и Пётр своего отца так и не увидел. Оставшись без мужа (история умалчивает — венчаны они были или нет) Екатерина Никандровна перебралась вместе с сыном на родину автора бессмертного «Конька-Горбунка» Петра Ершова в с. Безруковское близ Ишима (ныне — Ершово), где «заняла место волостного писаря <…> на её руках, как на руках человека, которому можно довериться, были все текущие книги и бумаги. Не только в Сибири, но и в России это была первая женщина — волостной писарь» (Неручев А. В деревне. Русское богатство. 1893. № 1. С. 97).
Понятно, мать не могла уделять должного внимания сыну, и, когда Петру, прошедшему обучение в церковной школе грамоты, исполнилось десять лет, отдала его, по протекции настоятеля храма Петра Столпника с. Безруковское о. Василия Денисова, в Ишимское уездное духовное училище. Позднее, вспоминая это время, Гинцель писал своему другу — литературоведу и библиофилу Виктору Уткову:
«Здесь, в «бурсе», и проснулись мои «таланты». Я начал писать уйму стихов, рассказов; вместе с прекрасным товарищем Гошей Тверитиным издавал рукописный журнал «Литературные мечтания», переименованный потом в «Литературные наброски». Помогала нам обоим моя мать и родственница Тверитина, жившая в Париже (Таисия [Николаевна] Ферафонтова) и получавшая наши юношеские произведения, правившая их и присылавшая нам хорошие книги» (Е.Р. Поэт и комиссар Георгий Тверитин // Дружба народов. № 4. 1966. С. 75).
Гоша Тверитин — Георгий Николаевич Тверитин (1889–1921), создатель одного из лучших поэтических переводов казахского народного эпоса «Козы Корпеш — Баян Сулу», которого по сей день путают с его однофамильцем — поэтом Георгием Васильевичем Тверитиным (1909–1938), специалистом Наркомзема. Оба — имели прямое отношение к Омску, и мы с ними ещё встретимся — в другом очерке…
В 1904 г. Пётр Гинцель поступил в Тобольскую духовную семинарию, где продолжил литературные опыты, но когда среди студентов начались «революционные брожения», высшая духовная власть в октябре 1905 г. была вынуждена временно закрыть это учебное заведение. Вследствие бунта семинаристов и подачи петиции в Св. Синод, в учебную программу семинарии были внесены изменения. К примеру, усилено преподавание словесности, физико-математических и философских наук (Реформа духовно-учебных заведений//Тюменские епархиальные ведомости. 1906. № 22. С. 598). Но Пётр Гинцель, в итоге, присоединился к тем, кто решил «не тягать аллилуйю за хвост», поскольку требование «разрешить окончившим 4 класса семинарии поступать в высшие светские учебные заведения» власти отвергли (Павленко Т. А. Петиции учащихся православных семинарий как источник по истории протестного движения семинаристов 1905–1907 // Вспомогательные исторические дисциплины. № Т. ΧΧΧΙ. 2010. С. 397).
Двух классов духовной семинарии Петру хватило для того, чтобы устроиться учителем в Клепиковскую начальную школу Ларихинской волости, где в то время проживал в качестве административно-ссыльного будущий председатель оргбюро городского комитета РКП (б) Александр Карякин, окончивший в своё время Омскую учительскую семинарию. Об этом времени вспоминал ишимский старожил Анисим Гультяев, лично знавший Гинцеля:
«Пётр часто приезжал в город и принимал активное участие в маёвках, которые в те годы неоднократно проводились в загородной (Мещанской) роще. <…> Накануне империалистической войны Гинцель выехал в г. Тару, где вначале работал учителем, а затем по состоянию здоровья (прогрессирующая глухота) перешёл на кооперативную работу» (Цит. по: Ширяев В., Ширяев С. «Огнелюб» // Горицвет. 2002. № 1–2. С. 36).
Об этих событиях Пётр Васильевич напишет позднее две повести — «Аркашка» и «Заре навстречу», но в то время их будущий автор только начинал серьёзно задумываться о литературной деятельности.
Вероятно, из-за болезни Гинцель не мог быть деятельным участником Гражданской войны, но в то же время, состоя в партии меньшевиков (РСДРП (о)), объявившую захват власти большевиками «насилием над волей демократии и узурпацией прав народа», мог и не сочувствовать «красным» в той степени, чтобы входить в число их активных сторонников. Тем не менее, по воспоминаниям всё того же ишимского старожила Гультяева, Пётр Васильевич всё-таки был связан с красными партизанами Седельниковской волости Тарского уезда и сообщал им, по мере возможностей, сведения о местонахождении карательных отрядов «белых» (Воспоминания А. Ф. Гультяева // Рукопись).
После окончательного установления Советской власти в Таре, Гинцель устроился в Тарский союз кооперативов на должность инструктора, затем какое-то время, согласно сведениям о личном составе местного уездного отдела народного образования за 4 октября — 13 декабря 1920 г., хранящимся в Тарском филиале ГИАОО, заведовал подотделом Единой трудовой школы (ТФ ГИАОО. Ф. 127. Оп. 1. Д. 58. Л. 7), занимаясь организацией курсов переподготовки учителей. Также сохранилась требовательная ведомость за 1921 г., в которой указаны фамилии и должности трёх работников первого Тарского музея, и среди них — заведующий Пётр Гинцель (Там же. Д. 58. Л. 7).
Впрочем, «музейная» тема — далеко не магистральная в нашем очерке. Тем более, согласно данным из документов УОНО, ещё в мае 1922 г. музей в Таре функционировал, но далее никаких сведений о нём уже не встречается (Там же. Д. 84. Л. 77, 97). Скорее всего, его по каким-то причинам закрыли, и можно предположить, что в Омск Гинцель выехал во второй половине 1922 г., а не в феврале 1924 г., как считал кемеровский поэт Владимир Ширяев (1949–2002), состоявший в родстве с Пётром Васильевичем.
П. В. Гинцель с женой и детьми. Слева — дочь Мария. Справа — сын Анатолий. 1937 (?). Фото из Литературного архива историка-краеведа В. П. Надя (Кемерово)
И здесь необходимо сделать небольшое отступление. Дело в том, что именно в Кемерово, благодаря помощи, оказанной автору настоящего очерка вдовой Ширяева Раисой Чекалдиной, директором Государственного архива Кузбасса Людмилой Сапуриной, литературоведом Галиной Карповой, «отыскались» более-менее полные сведения о судьбе и творчестве Петра Гинцеля, чья дочь Мария в конце 1947 г. вышла замуж за родного дядю кемеровского поэта — Андрея Васильевича…
…В Омске Пётр Гинцель начинает активно публиковаться в местных изданиях (заметки, рассказы), вступает в организацию работников науки, литературы и искусства (Орналис), возникшую по инициативе губернской газеты «Рабочий путь», а с 1924 г. — в Омскую ассоциацию пролетарских писателей, продолжая трудиться на «ниве кооперации». Все эти годы Пётр Васильевич находился под гласным надзором ОГПУ как бывший меньшевик (Посадсков А. Л. От нигилизма к соцреализму // Биосфера. 2005. № 1. С. 28), и едва ли после переезда в Новониколаевск в сентябре 1925 г. (с декабря того же года — Новосибирск) Гинцель был освобождён от этой «опеки».
Почти сразу же писатель-кооператор включился в литературную жизнь фактической сибирской столицы. С октября 1925 г. у ряда беллетристов и литературных критиков, группировавшихся вокруг журнала «Сибирские огни», возникла мысль о создании единой сибирской литературной организации и о созыве Съезда писателей Сибири. В инициативную группу вошли Пётр Гинцель, Кондратий Урманов, Глеб Пушкарёв, Нина Изонги, Владимир Зазубрин и другие прозаики и поэты.
Первоочередной целью стало создание во всех бывших губернских и шести уездных городах Сибирского края самостоятельных литературных групп. К январю 1926 г. было оформлено уже двенадцать кружков во всех крупнейших центрах Сибирского края, фактически объединивших 200 прозаиков, поэтов и критиков.
Делегаты Первого съезда писателей Сибири. 1926. П. В. Гинцель — слева в третьем ряду. Рядом с ним — Леонид Мартынов. Фото из Литературного архива историка-краеведа В. П. Надя (Кемерово)
И вот, 21 марта 1926 г., в помещении Новосибирского клуба охотников, открыл свою работу Первый съезд писателей Сибири в составе 44 делегатов от Омска, Новосибирска, Барнаула, Бийска, Кемерово, Кузнецка, Томска, Красноярска, Иркутска. С докладом «Писатель, литература и революция» выступил Владимир Зазубрин; приветствие съезду по просьбе Максима Горького написал Ромен Роллан (забавно, что не найдя на карте недавно переименованного Новосибирска, французский писатель сначала посчитал, что съезд будет проходить на Новосибирских островах — это между морем Лаптевых и Восточно-Сибирским морем). При этом классовый состав участников съезда не вполне, а точнее — совсем не соответствовал «духу времени»: из 44 делегатов — 42 были «служащими», то есть ни рабочими, ни крестьянами, а 30 из них не имели членства в партии. В том числе — Пётр Гинцель, работавший тогда в еженедельном журнале «Сельская кооперация», рассчитанном на самого массового читателя.
Пётр Васильевич был и основным автором литературного отдела журнала — за время существования этого издания (1926–1930) опубликовано более двадцати его рассказов (среди них выделяются — «Алёнина грива», «Сквозь строй», уже упомянутый рассказ «На другой берег», «На перевале», «Бегунец», «Лесная быль» и др.), а также немалое количество очерков, рецензий, художественных зарисовок, литературоведческих заметок (Ширяев В., Ширяев С. «Огнелюб»… С. 38). В № 17 «Сельской кооперации» за 1927 г. состоялся и драматургический дебют Петра Гинцеля — публикация пьесы «Отава», написанная для деревенского театра, но ставилась ли она на какой-либо сцене, не известно.
Начиная с 1930 г. рассказы Гинцеля, помимо «Сибирских огней», можно встретить на страницах журнала «Охотник и пушник Сибири» («Охотник и рыбак Сибири», «Охотник Сибири» — название часто менялось; орган Сибирского краевого кооперативно-промыслового союза охотников). Интересная особенность этого издания, где трудился техническим редактором Пётр Васильевич, — на внутренней стороне обложки печатался тариф принимаемых объявлений в рублях и… долларах. Так, за одну страницу рекламодатель должен был заплатить 150 рублей или 75 долларов. Объявление из трёх строк стоило 3 рубля, то есть по цене полугодовой подписки.
В то же время журнал был весьма популярен — достаточно сказать, что в 1931 г. Максим Горький обратился к Никандру Алексееву (сменил Ефима Пермитина на посту главного редактора с № 2 за 1930) с просьбой прислать ему комплект номеров за предыдущий год.
Гинцель П. Звериными тропами: Рассказы. — Новосибирск: тип. № 1 ЗСКИК, 1934
Примерно с этого же времени Пётр Гинцель всё больше своих рассказов адресует читателям детско-юношеского возраста, и почти одновременно с выходом его первого крупного произведения — повести «Пестун» (1933), на страницах печати развернулась дискуссия, которая в итоге свелась к критике произведений, не преследующих очевидных для юных читателей «воспитательных, агитационных или познавательных целей».
К числу таких произведений относилась и вышеназванная повесть Петра Гинцеля, хотя рассказывала об охотниках, объединившихся в артель, дабы противостоять купцу, нещадно обиравшего жителей тайги. Всё это — на втором плане, а главное — взаимоотношения человека и Природы, в том числе и в следующей книге — «По звериным тропам» (1934):
«Ведёт он [автор] читателя по этим тропам, — пишет Виктор Утков, — по лесам и пролескам, по тайге, читатель зримо ощущает и кровожадного хищника — волка, хозяйственного Михаила Михайловича, наивного глуповатого тетерева, юркого трусливого зайчишку, вороватую хитрую хищницу — выдру и лису курятницу с их нравами. Но это не энциклопедия, автор не даёт длинных описаний, а «действующие лица» сами показывают характер своих действий» (Утков В. Пётр Васильевич Гинцель // Гинцель П. Заре навстречу — Омск, 1959. С. 5).
При этом упоминание энциклопедии в отрицательном контексте не случайно — в 1933 г. в «Сибирских огнях» вышла обширная статья детской писательницы, члена детской секции Западно-Сибирского организационного комитета Союза писателей Клеопатры Гайлит, где, в частности, говорилось о том, что «нужно смелее обращаться к сюжетам революционного прошлого, показывать Сибирь социалистическую, но не в виде «ходячего энциклопедического справочника», а в занимательной форме» (Гайлит К. Н. Заметки о детской литературе // Сиб. огни. 1933. № 5–6. С. 150).
Обложка журнала «Охотник и пушник Сибири» (1927, июль)
В 1930-х гг. произведения о природе и охотниках стали лучшими в творчестве Петра Гинцеля, получившего в 1934 г. билет члена Союза советских писателей за подписью Горького. Детской книге, до этого в издательской продукции практически не присутствовавшей, стало уделяться повышенное внимание — в Наркомпросе и ОГИЗе данным вопросом лично занималась Надежда Крупская. Критика тех лет отмечала повесть Гинцеля «Аркашка» (1936), рассказы, вошедшие в авторский сборник «Будишка» (1937), изданные Западно-Сибирским крайгизом. В частности, русский орнитолог, путешественник и охотовед Сергей Бутурлин (1872–1938) высоко оценил повесть «для детей среднего возраста» «Меченый» (1935):
«Не принадлежа уже давно к числу последних, я всё же с удовольствием прочёл описание богатой приключениями жизни тетерева-косача в степных колках Сибири. Описана жизнь тетерева верно и живо, и книжку эту прочтёт с удовольствием и не без пользы для себя всякий любитель природы» (Бутурлин С. А. «Меченый» Петра Гинцеля // Охотник Сибири. № 2. 1936. С. 83).
Тетерева, зайчишки, волки, лиса-курятница — всё бы ничего, и познавательно даже, но «чрезмерное» увлечение Петра Васильевича природой никак не способствовало «успеванию за бегом большевистских пятилеток», что подчёркивалось на заседаниях детской секции Западно-Сибирского краевого отделения СП СССР. Гинцель вынужден был оправдываться:
«Прежде всего, мешала служба в двух учреждениях. У меня дьявольская нагрузка: с 9 до 4 в учреждении, а с 8 вечера до 2 ночи — литературная работа. При таких условиях работать было очень тяжело, такая нагрузка страшно утомляла, выматывала и, конечно, в значительной мере снижала продуктивность. Приходилось писать уже истрёпанным, и вызвать свежие образы было очень трудно. В последнее время к этому присоединилась угроза выселения из квартиры… Но самое главное, это оторванность от новой жизни. У меня тематика преимущественно сельская, а я в продолжение 10-ти последних лет в деревне был в общей сложности каких-нибудь девять месяцев. Откуда же я мог черпать живой материал?» (Государственный архив Новосибирской области [ГАНО]. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 35. Л. 78).
8 июля 1937 г. по докладу начальника управления НКВД Миронова Запсибкрайком принял особое постановление о «контрреволюционном литературном кружке» в Троицком районе (современный Алтайский край), организованном пятью годами ранее «праволевацкими уродами. <…> Группа молодёжи… обменивалась запрещённой литературой, сочиняла и записывала антисоветский фольклор, вела гнусные клеветнические разговоры против партии и советской власти».
Докладная записка инструктора отдела руководящих парторганов Западно-Сибирского крайкома ВКП (б) Казака называет не только участников, но и организаторов кружка при газете «Сталинское знамя» — Никандра Алексеева и Петра Гинцеля (АУФСБ по НСО. Д. П-10421. Т. 1. Л. 93. 138–140). Напомню — журнал, ими возглавляемый, назывался «Охотник Сибири» (с 1934), поэтому писатели, объявленные «пролевацкими уродами», постоянно выезжали в поисках материалов для своего издания далеко за пределы Новосибирска. Но в Троицком районе, вероятно, побывал только Гинцель, поскольку в сентябре 1937 г. он был арестован, журнал — закрыт, а Никандра Алексеева (1891–1963) уже в марте 1938 г. избрали председателем Союза советских писателей по Новосибирской области.
В отличие от бывшего меньшевика, «отстающего от бега пятилеток», Алексеев уже являлся автором нескольких известных поэтических циклов о Ленине и Кирове.
Фрагменты рукописного «лагерного» литературно-художественного журнала «Светлый путь». 1943
Свой десятилетний срок Пётр Васильевич отбывал в Нижне-Ингашском отдельном лагерном пункте Краслага НКВД (неподалёку от села Решёты) — работал в подсобном хозяйстве («послабление» было связано с плохим слухом); вместе с поэтом, переводчиком казахского поэта Джамбула Джабаева Константином Алтайским (1902–1978) редактировал рукописный журнал «Светлый путь», и активно в нём «печатался», «освещая» уже не медвежьи, а лагерные «углы».
В 1944 г. дело Алтайского (Королёва) было пересмотрено, его освободили от наказания, но он остался руководить культбригадой, выпросив себе в помощники Гинцеля, чья немецкая, по всему вероятию, фамилия и не позволила получить «вольную». Это произошло только в 1948 г.
После освобождения писатель, надорванный и больной, почти ничего не слышащий, проживал в Бердске, работая над повестью «Заре навстречу», которая могла выйти намного раньше. Да, в отличие от всех предыдущих произведений, здесь уже почти не было описаний природы, и рассказывала она не о жизни тетеревов или другой лесной живности: перед читателями предстала история крестьянской семьи в годы Гражданской войны, где себя автор описывает под именем учителя Андрея Петровича. Прообраз командира красного партизанского отряда — житель Седельниково, организатор партизанского движения на севере Омской области Артём Избышев (1885–1919).
Там же происходят и все события повести, ставшей, как считается, вершиной творчества Петра Гинцеля. Довольно увлекательное чтение, да и по охвату жизненного материала — это, скорее, роман. Автор, должно полагать, поскромничал…
Гинцель П. Заре навстречу: Повесть / [Ил.: Ю. Макаров]. — [Омск]: Омское обл. гос. изд-во, 1951.
В 1951 г. повесть «была тепло встречена читателями». Два её издания (второе — 1959), вышедшие в Омском облгосиздате, «быстро стали библиографической редкостью» (Ширяев В., Ширяев С. «Огнелюб»… С. 44–45). В Государственном архиве Кузбасса хранятся письма Гинцеля — Михаилу Васильевичу Ширяеву, отцу кемеровского поэта Владимира Ширяева. В одном из них, от 28 октября 1953 г., читаем:
«К сожалению, оно [здоровье] оставляет желать лучшего. Были случаи, когда я падал на улице и лежал без сознания до тех пор, пока неизвестные люди не доводили меня до квартиры. Другое дело — состояние моего духа. Оно замечательное. И несмотря ни на что, делается всё более лучшим. Заново рождаюсь, тянусь к малейшему свету. Разве это худо? Кому это мешает? Кто мне запретит делать так? Поэтому я живу и обязан жить ещё…»
Такие вопросы впустую не задаются. Вероятно, в Бердске на Петра Васильевича всё ещё смотрели как на «врага народа». И, видимо, напоминали об этом, тем более он не был реабилитирован — не пришло то время. Но писатель оставался оптимистом, и, по его же словам, «страстно хотел видеть и находить хорошее». И находил:
«Да, непорядков тьма. Но разве изживаются все в один день? В доме, где я живу на квартире, почти половина из жильцов «пересидела». На днях, только что возвратившийся из очередной отсидки «мóлодец» набедокурил опять: напился пьян и… мстительно начал кусать нос своей жене. Потом записался в тракторную бригаду и укатил в МТС. А пока мы с вами будем разбирать это «бытовое явление», он делом ответил на призыв страны, и создаёт грядущее изобилие. Таких примеров тысячи! Трудности роста, РОСТА, РОСТА!..»
Трубка телефона, приспособленная к репродуктору, стала для Петра Васильевича открытием «нового мира», он мечтал написать ещё одну книгу, возможно, о них — трудностях роста: «Несмотря на тысячи попыток, пока не могу. Но попыток не оставляю» — строки из письма Михаилу Ширяеву от 18 февраля 1954 г.
6 декабря 1956 г. этого цельного, беззаветно влюблённого в жизнь человека не стало…
«Светло-зелёный шатёр леса на белой стороне следов был молчалив… Тихо стояли точёные пихты. А напротив них, свесив на грудь серебряные курчавые бороды, из-под седых суровых бровей смотрели широкоплечие сосны, распустив длинные расшитые рукава…» (Гинцель П. Пестун: Повесть. — Новосибирск: Огиз, 1933).
Разве это худо? Кому это мешает?..
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ ПРОЕКТА «ИМЕНА, ЗАБЫТЫЕ ОМСКОМ»:
Юрий Перминов: «Имена, забытые Омском»
2. Юрий Перминов: «После омских приключений Эразм Стогов бросил пить»
3. Юрий Перминов: «Николай Чижов никем себя, кроме как моряком и поэтом, не представлял…»
4. Юрий Перминов: «Гордость и украшение нашей литературы» занимался делами о поджогах и убийствах»
6. Юрий Перминов: «Неблагонадежный Вагин был заправским литератором, «не хуже многих»
7. Юрий Перминов: «Друг Валиханова, «русский пехотинец», бунтарь и тончайший лирик»
8. Юрий Перминов: «Наумов, писатель «из народного быта», не считавший чиновников честными людьми
9. Юрий Перминов: «Анненские — разные и нераздельные»
11. Юрий Перминов: «Митрич и Сиязов — кровью сердца за Сибирь»
12. Юрий Перминов: «В Омске о прахе писателя Кондурушкина позаботиться было некому»
14. Юрий Перминов: «Объехав «Американскую Русь», Гребенщиков считал страной будущего Сибирь»
16. Юрий Перминов: «Поэт Болховский — белый офицер, брат родоначальника русского экспрессионизма»
17. Юрий Перминов: «Расстрельный «Шоколад» Тарасова-Родионова»
19. Юрий Перминов: «Сергей Ауслендер — «лейб-писатель» Колчака, принятый в почётные пионеры»
20. Юрий Перминов: «Иван Малютин — «талантливый самоучка», сибирский странник и сиделец»
21. Юрий Перминов: «Омская» жизнь писателя Дорохова стала временем душевной ломки»
22. Юрий Перминов: «Всеволод, но Иванóв, «зачисленный» в первые Штирлицы»
23. Юрий Перминов: «Писатель Артемий Ершов — дед всемирно известных академиков»
