Директор Лапухин и главреж Цхинрава не только допускают, но и насаждают грязный мат в омском Драмтеатре, труппа которого еще и демонстрирует зрителям труп своего персонажа. Может быть кому-то уже пора лечиться?
Первая премьера сезона.
Спектакль «С днем рождения, Папа» по мотивам пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше» в Омском академическом театре драмы. Режиссер Роман Габриа (СПб). Художник по свету Тарас Михалевский.
За десять минут до начала спектакля открываются двери, и зрители начинают заполнять зал. Беглый взгляд на сцену, занавеса нет, на больничной каталке лежит труп — привычная картина.
Труп во всей своей обнаженной яви, лишь на бедра брошена повязка.
Труповозка появится еще дважды с тем же персонажем, т. е. она в данном случае не только перевозит умерших в морг, но из морга возвращает их на сцену по велению, конечно, режиссера, а не патологоанатома. Что тут удивляться? Это же театр! Однако любование трупом вряд ли кому доставит удовольствие, тем более что люди приходят в театр, как на праздник жизни.
К покойнику подходит женщина в белом больничном костюмчике, не то санитарка, не то врач, не то косметолог, поправляет ему голову, совершает какие-то необходимые в таких случаях действия (закрыть глаза, закрыть рот, ибо показывать зубы остающимся неприлично), удостоверяясь, что дело швах. В пьесе Теннесси Уильямса такого персонажа нет, режиссер ввел его по своей необходимости. Эту служительницу царства Тартара играет последняя в списке действующих лиц — Кристина Лапшина, названная не мудрствуя лукаво — Она.
Артисту в образе трупа приходится лежать за один раз долго, минут пятнадцать, по всей видимости, тело онемело. Если хотите, можете попробовать сами. Нет, я не пробовал.
В покойнике я без труда узнаю заслуженного артиста всея России Олега Теплоухова. Он представляет миллионера Поллита, который должен умереть лишь к концу спектакля, неизвестно, кому оставив огромное наследство. Появляется первый сын умершего Брик (Егор Уланов) и что-то долго говорит Папе о своей сыновней любви в микрофон, вероятно, чтобы тот его лучше слышал уже на том свете. Брик — спившийся спортсмен футболист, не расстающийся с бутылкой алкоголя.
Затем покойник приподнимается на каталке до положения сидя, и Она начинает долго одевать его, как это бывает в таких прискорбных случаях. Поллита одевают не для того, чтобы отправить его сразу на кладбище в деревянном бушлате, он молча уходит за кулисы, чтобы затем снова явиться голым трупом на той же каталке.
Нет особой необходимости подробно говорить о сюжете пьесы. Пьеса Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше» написана в 1955 г., опубликована, ставилась когда-то и в Омском театре, так что театралам она знакома. Скажу только пока, что сыновья Папы — Брик и Гупер (Артём Кукушкин), их жены и племянница Оливия (Юлия Пошелюжная) собрались по случаю дня рождения Папы.
Ситуация усложнилась тем, что по одной справки дни его сочтены по причине болезни раком, а по другой он здоров и собирается пережить всех, и завещание писать не торопится.
Брик в состоянии отдыха после очередного возлияния. Напоминает картину «Смерть Нерона». Живописность расположение тела колоритно подчеркнута светом художника по свету Тараса Михалевского.
Сюжет пьесы совсем иной. Никакого трупа там не возят, у автора Теннесси подробнейшим образом расписаны множественные ремарки о том, что и как делать постановщику, их количество составляет около половины всего текста пьесы, и трупа там не значится. Здесь же сразу режиссер Роман Габриа усложняет сюжет и вводит второго Папу (заслуженный артист России Сергей Оленберг). В этом, может быть, и есть смысл: Олег Теплоухов играет больного Папу, совсем загибающегося, а Сергей Оленберг — здорового, упитанного и процветающего, который на радостях готов завести целый гарем женщин и сожалеет о том, что, занятый своими многотрудными делами, не изменял своей жене Иде Поллит (Анна Ходюн).
Но вот незадача, режиссер должен был столкнуться с тем, что у сына Брика появляется два отца (у Гупера тоже) и каждого он называет Папой. Брика не трудно научить называть Папой двух совершенно разных мужчин, но вот не каждый зритель сможет разобраться в подобной шизофрении, особенно не купивший программку. Она стоит шестьдесят рублей, а другие не имеют вообще привычки ее покупать.
Умирает и воскресает только первый Папа, в котором душа с трудом держится, и сделать это ему не составит труда. Второй же Папа в спектакле не умирает и не воскресает, и не потому, что он бессмертен, а потому, что режиссер породить-то его породил, а куда девать не знает.
Зачем же всё-таки Роман Габриа настойчиво демонстрирует труп персонажа?
Он человек из культурного города Санкт-Петербурга и не может иметь цель пугать зрителя. Вопрос этот гвоздем засел в моей голове. Информацию о себе режиссер скрывает, но мне известно из других его спектаклей, что он хорошо знает Евангелие и недаром носит имя святого Романа Сладкопевца. Там-то и находим след мыслей режиссера.
Роман Габриа взял на себя непосильную задачу. Он пытался метафорически показать на сцене стих 38 главы 20 из Евангелия от Луки:
«Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо у Него все живы».
Для Бога все живые, только одни на этом свете, а другие на том, но для зрителей мертвые есть мертвые. Кроме Христа мертвых воскрешали только его апостолы, и как же режиссер берет на себя такую задачу, ставя себя вровень со святыми апостолами?
Естественно, что проблему воскрешения как-то вразумительно подать зрителям Роман Габриа не может, он в состоянии только обозначить ее в соответствии с особенностями нашего жуткого времени. Такое режиссерское решение оказывается слишком заумным, как и придумка им двух Пап.
Отсюда всё пошло не так, логика его режиссерских решений вынуждает его почти целиком отойти от текста пьесы, а в ней есть кое-что интересненькое. Он запутался, отчаялся, а время премьеры стремительно приближалось. Он сократил длительность спектакля с объявленного в программке 2-х часов 20-ти минут почти на час — 1 час 30 минут. Исчез и обозначенный в программке антракт. Такого в театральной практике Омска еще не было.
В результате спектакль потерял всякий смысл. Администрация принесла свои изменения по поводу сокращения времени и исчезновения антракта, но, конечно, не по его содержанию. Сидящие рядом со мной молодые женщины, насмотревшись трупа, ушли, не досидев и до половины спектакля. Остальные зрители, справедливости ради сказать, досидели до конца и аплодисментами, как всегда, благодарили артистов, не заметив потерь.
Артисты из числа мужчин играли вяло, без энтузиазма, бродили, как тени или лежали на каком-то добитом диване — в доме-то миллионера.
С женщинами было повеселей, одна жена двух Поллитов (Анна Ходюн) пританцовывала, спасая ситуацию; жена Брика Маргарет (Ирина Бабаян) привлекала зрителей обнаженной натурой; жена Гупера Мэй (Ольга Беликова) горделиво демонстрировала свой накладной живот на девятом-десятом месяце беременности, Оливия (Юлия Пошелюжная) пела.
Оливии, кстати, в пьесе Теннесси нет, она привлечена в спектакль режиссером для украшения.
Что же не вошло в спектакль из пьесы Теннесси? Нет там никакой кошки на раскаленной крыше, не вошли длинные разговоры супругов Бриг и Маргарет (она и есть кошка), в которых раскрываются причины их отчуждения. Сводятся они к тому, что Маргарет переспала с неким Капитаном — другом Брика. Она объясняет свой замысел так:
«Мы с ним легли в постель, и оба вообразили в мечтах, что это я с тобой. И я, и он! Да-да-да я и он! Я сказала: «Капитан! Ты должен или разлюбить моего мужа, или попросить его принять твою любовь!» Брик отвечает ей: «Не любовь к тебе, Мэгги, а дружба с Капитаном была для меня этим единственным, большим и настоящим».
Такой оригинальный гомосексуальный вариант любви предложил Теннесси, но Роман Габриа, похоже, не успел разыграть его. Капитан скоро умер, став алкоголиком и наркоманом от неразделенной любви к Брику, а Брик стал презирать свою жену Мэгги.
Вопрос этот в пьесе основной, т. к. американский драматург Теннесси Уильямс (1911-1983) общепризнанный гомосексуалист, алкоголик и наркоман, частый пациент психиатрических клиник. Сестра его была шизофреничкой, отец алкоголиком, сам женат не был. Теннесси не скрывал своей гомосексуальности, в интернете можно прочитать о его многочисленных партнерах, среди которых есть канадский танцор, мексиканский служащий отеля, итальянский подросток, актер сицилийского происхождения — целый интернационал.
Всякий раз после очередной потери партнера Теннесси глубоко тосковал, впадал в депрессию, лечился и прожил 72 года.
Естественно, что его образ жизни отражался в его сочинениях в той или иной форме.
Насколько я успел заметить, режиссер не дошел до темы гомосексуализма в своем спектакле — и плакали на этот раз омские гомики в том отношении, что режиссер обошел их вниманием. Вместе с тем сохраняются ставшие уже привычными в академическом театре такие выражения, как: «грёб’ные», «наср’ть». «в ж’пу», «трахаться»… Это уже болезнь театра, и его руководителям, надо полагать, пора лечиться.
На языке психиатрии такая болезнь называется копролалией. Читаем в интернете следующее:
«Копролалия — (лат. coprolalia; от греч. «кал, грязь» + «речь») — болезненное, иногда непреодолимое влечение к циничной и нецензурной брани безо всякого повода. Копролалия указывает на снижение функционирования личности, неспособность контролировать агрессивность и эмоции. Близким к копролалии является понятие копрографии — влечение к написанию матерной ругани».
Как видим, одни больные копрографией, алкоголизмом и наркоманией пишут пьесы, другие больные копролалией находят их тексты и с радостью воспроизводят ругань на сцене Омского Драмтеатра. Всем хорошо, особенно довольны зрители, ведь они воспитаны театром.
Написав это, я прочитал пьесу еще раз и с интересом отметил, что названных выше ругательств у Теннесси нет.
Обычно постановщики ссылаются на то, что они не могут нарушать авторское право драматурга и потому воспроизводят весь его бред. Здесь же тот редкий случай, когда режиссер-постановщик, главный режиссер Георгий Цхвирава и директор Виктор Лапухин не только допускают, но и насаждают грязный мат в театре, труппа которого к тому же еще и демонстрирует зрителям труп своего персонажа.
Они посчитали своим долгом дополнить текст пьяницы и наркомана Уильямса ругательствами, посчитав, что тот нечаянно упустил такие возможности быта обитателей подворотен.
Есть в спектакле и некоторые чудачества режиссера попроще. Например, несколько детей представлены куклами в рост детей 4-5 лет с большими головами. Их берут на руки, забавляются с ними, но это не существенная придумка. С этим можно и согласиться.
Режиссер лихо пытался экспериментировать с пьесой Теннесси — не жалко, но не всё у него получилось разумно. Например, помимо сказанного, он убрал из числа действующих лиц священника Тукера, а он бы как раз пригодился ему в опытах по воскрешению мертвых; вдвоем, может быть, и справились бы. Сколько хороших умерших артистов нашего театра можно было бы воскресить, а плохих у нас и не было.
Неразумно и то, что актрисы примерно одного возраста исполняют и мать, и невестку и племянницу, что не дает возможность разобраться, кто есть кто.
В частности, Большая мама (Анна Ходюн) значится у Теннесси так:
«Полная женщина невысокого роста. Из-за возраста — ей шестьдесят — и излишка веса она почти всё время задыхается. Она в кружевном платье с драгоценностями стоимостью, по меньшей мере, в полмиллиона».
Именно такая пожилая дама уместно бы смотрелась на сцене и такой именно не хватало. Роль прекрасно подошла бы народной артистке России Валентине Прокоп.
У Большой мамы было отнято её имя (Großmutter, бабушка), она названа «Ида Поллит, его жена» и Анна Ходюн (ей не больше сорока) соблазнительно приплясывает почти всё время, находясь на сцене, ничем не отличаясь от такого же роста и возраста невестки Мэй (Ольга Беликова) или придуманной режиссером племянницы Оливии (Юлия Пошелюжная).
Заметно помолодевшая бабушка Ида Поллит (Анна Ходюн) на коленях у одного из двух своих мужей Поллита-старшего (Сергей Оленберг).
Очевидно, спектакль катастрофически не удался. Даже название его, данное Романом Габриа, не несет никакого смысла. Оно нисколько не лучше и того, которое дал своей пьесе Теннесси Уильямс, назвавший её кошкой на раскаленной крыше.
Кошка обычно гуляет сама по себе, и делать ей на раскаленной крыше нечего. Только больное воображение алкоголика или наркомана может поместить ее туда. Известен лишь один случай, когда кошка оказалась на раскаленной крыше, и ее пришлось снимать оттуда.
Читаем у Пушкина:
«Кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть — со всех сторон окружало ее пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь… Кузнец, поставя лестницу на загоревшую кровлю, полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец со своей добычей полез вниз» («Дубровский»).
В довершении всего в дорогой и красивой программке искажено имя автора — «Ульямс» вместо Уильямса (Williams).
Отсутствует именно та буква «и», на которую приходится ударение — УЍЛЬЯМС.
Закончив этот материал, я открыл Яндекс, чтобы отправить его в редакцию и что за наваждение? Читаю сообщение: в Подмосковье полицейские задержали водителя автомобиля, который вёз в багажнике труп выкопанной им из могилы женщины, чтобы совершить с ним (с ней) половой акт.
На ловца и зверь бежит, но это уже другая история, другой труп, и другое название болезни — некрофилия. Она встречается опять же при шизофрении, расстройствах личности, умственной отсталости и других психозах.
С удовлетворением можно сразу отметить, что вариант с трупом в Омском театре гораздо проще, нет даже и намека на гомосексуальную связь с ним.
Трупом в машине занялись следственные органы, театральным трупом Романа Габриа не мешало бы поинтересоваться министерству культуры области — уместен ли он там, в очаге культуры, но, похоже, министр Юрий Трофимов к трупам безразличен.
Всем крепкого здоровья и долгих лет жизни.
