Омский писатель утверждает, что история, которую Вы прочтете ниже, основана на реальных фактах.
Как хорошо, что нынче всякий человек имеет право выйти на балкон без маски (как вариант — уставиться в окно), где сумерки серые, как прошлогодний мох, или где с ветки на ветку перепархивает, по-ребячьи незамысловато радующаяся чистому утреннему свету, обычно суровая, точно героиня пьесы А. Н. Островского «Гроза» Марфа Игнатьевна Кабанова, омская ворона… Там тоже живут. Живут, ещё и как. Но и внизу, в нескольких шагах от пятиэтажного шлакоблочного дома, где автор сего незамысловатого повествования имеет счастье бытовать, также долгоденствует какое-нито «море житейское», хотя и огородики почти все заброшены, и мамаши со чадами редко заглядывают сюда, не говоря уже о неулыбчивом гражданине с газонокосилкой из нашей управляющей компании…
С некоторых пор полюбил я это дело — бывать на балконе («Давно здесь сидим…») и наблюдать, но больше — слушать, и очень хочется передать вам всем, дорогие омичи, тот внутренний душевный подъём, что ощущается мной в эти минуты. Попробуйте прочитать с интонацией. А ещё лучше что-то почувствовать… Собственно, времени свободного почти нет, но и нельзя упускать счастливую возможность услышать задушевный разговор — честный, без предвыборных понтов и самолюбования, поскольку достало уже, как говорил Иван Иванович Чимша-Гималайский, «видеть и слышать, как лгут, и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь» (А.П. Чехов. Человек в футляре).
Так вот, ещё с весны, под окнами нашего дома постройки 1969 г. (аккурат между вторым и третьим подъездом, но — со стороны уличного фасада) — действует почти круглосуточная «распивочная», куда местные мужички, заглянув в магазин (прямо к дому приторочен) одного из сетевых «ротвейлеров», как называет их самый главный здешний завсегдатай Петров, или к бабе Дусе, производящей первосортную, тройной очистки «вакцину», приходят отвести душу от повседневных забот… Место — укромное: для сидения — крышка погреба, на полметра возвышающегося над уровнем травянистого покрова, для защиты от палящих лучей или дождя — осина, тополь и рябина. Такое вот соседство. Обочь малохоженного, но многолетнего тротуара есть и другие заросли, и, кстати, никто из жильцов дома в местный околоток о «распивочной» не сигнализирует, видимо, не только во мне пробудилось стремление к просторам незамутнённого политическими экзерсисами, порой несвязного, но сердечного и откровенного разговора. Здесь — своё «Место встречи», для «глубинного» народа, куда так и не протоптана тропа ни агитпропа, ни участкового, дай Бог ему здоровья… Чем не приёмный пункт искренней, а не наигранной человеческой энергии? И ходить далеко не надо! Всё в радиусе действия, так сказать…
Если уважаемая редакция позволит и читателям не надоест, расскажу о многих здешних периодических «сидельцах», а пока — немного сведений о владельце погреба Петрове, живущем в третьем подъезде, — человеке тонкой душевной, пока не запрещённой в России организации. О его личной драме. Правда, закрома нашего героя давно ничем не заполняются: хозяин давно охладел к любым видам продовольственных припасов ввиду невозможности иметь оные. Кстати, именно Петров подсчитал: чтобы оплатить — чтобы обеспечить один рабочий день какого-нибудь, к примеру, местного министра, фермеру, необходимо вырастить, собрать и реализовать пятьсот килограммов картофеля на одном из городских базаров. По ценам, которые держались до недавнего времени. Возможно, в эти расчёты и вкралась ошибка, но он-то, Петров, фермером никогда и не был, хотя два десятка лет назад достались ему в наследство от умершей тётки домик в деревне и старая кобыла. Ну да, картоху по весне посадил — если не на продажу, так на прокорм. А более — ничего, ибо сызмальства — городской, дачи отродясь не было, а потому и к земле особо не тянуло. Кобылу отдавать кому-то задаром — жалко, а за деньги её никто не брал, поэтому решил Петров какое-то время пожить в деревне, хотя бы до картофельного урожая, выставив наследство на продажу, ну и, как это бывает, запил горькую…
Увы, в один из июньских дней 2001 г. Берта (так почему-то величали кобылу) — пропала, и надо сказать, что наш многолетний горожанин успел сердечно к ней привязаться… Два дня Петров ходил по чужим дворам — расспрашивал, но никто из аборигенов ничего толком не знал. Однако, как выяснилось, пока он был в запое, на окраине деревни гостили табором цыгане и, предположительно, они кобылу и увели. Трудно сказать, зачем им Берта, дряхлая, худющая и, главное, почти беззубая, понадобилась, но на третий день, на рассвете, животинка вернулась домой, еле таща за собой неказистую, как всякая местная дорога, телегу. А в ней — батюшки святы! — старый, но всё ещё исправный телевизор «Горизонт»; примерно, два десятка кило алюминиевой посуды, да ещё гобелен с репродуцированной на нём картиной И. И. Шишкина «Утро в сосновом лесу»…
Как бы то ни было, а к вечеру, вконец измождённая цыганским (либо каким другим) пленом, Берта померла, а по её морде ещё какое-то время медленно стекала старческая слеза благодарности к человеку, в сущности, мало ей знакомому — за ту радость, каким светились его глаза всякий раз, когда встречались с её — полуслепыми, остывающими…
С той поры Петров и не пьёт, а к погребу приходит «за компанию», отвести душу за житейскими разговорами. И ведь не сказать, что словам здесь просторно, как тараканам в заброшенном бассейне, помнящим советские нормативы ГТО. Скорее, наоборот, да и о том всё говорят, что никакими «планами» и «программами» не расписано, и даже власть в лице какого-нибудь казнокрада-чинодрала, да, ругают, но словно жалеючи (по душевной болезни, мол). Вот ешьте меня с кашей, а жизнь без таких разговоров — это как обезжиренное масло, соевое мясо, или овсяное молоко — не является тем, чем кажется. Иногда между собой мужики сцепятся, но не злобно. Сказано же в Притчах Соломоновых: «Надёжнее язви от друга, нежели добровольные поцелуи врага» (27:6; LXX). Здесь это понимают. И то, что никакие соцсети никогда не заменят простой человеческой драки за гаражами….
Да, пьянство, конечно, до добра не доводит, но совсем пропащих здесь немного, а сволочей так и вовсе нет (все приходящие, в основном — из нашего и ближайших к нему домов, а потому народ, большей частью, знакомый). Вот и не поднимается рука бросить в них камень. Тем более, с балкона. Хотя и сквернословят, и мусор после себя оставляют… Но Петров, как здесь уже было сказано, давно не пьёт, а ведь тот ещё рысак: я вот уже тихо сижу (не только на балконе), а он всё по «девкам» бегает. Вернее, бегал, пока не влюбился, по его словам — в первый раз по-настоящему (на шестом десятке лет с приличным гаком). И в кого бы вы думали? — В нашу градоначальницу (вот вам крест, потому и фамилию Петрова настоящую не выдаю)! — С первого взгляда, когда он, шабаша со знакомыми таджиками на укладке какого-то тротуара, мимолётно увидел её в компании с губернатором и другими чиновниками.
Понимаете, есть такие мужчины, которые если полюбят — так насмерть. Вот и Петров — из этой же породы. И приходил-то он в здешнюю «распивочную», как мне сейчас кажется, не только затем, чтобы с мужиками пообщаться на темы житейские, но и потому, что всякий раз, по разным поводам, не стесняясь товарищей, выражал свои более чем тёплые чувства к Оксане Николаевне.
— Ты на рожу-то свою посмотри, — гудели мужики. — Где ты, а где она…
— Да там же, где и все — под Богом, — отвечал Петров и прибавлял знаменитую фразу из кинокомедии «Джентльмены удачи»: — Да рожи-то у нас у всех хороши…
Пусть и безответно любил, но — беззаветно. Радовался, гордился: наш мэр — женщина, красавица! А женщина, дескать, во все времена умела создавать дома комфортную для всех обстановку и атмосферу, вдохновляла мужчин на подвиги, раскрывала истинный потенциал в каждом из домочадцев, превращала алкоголика в успешного и семейного гражданина и т. д., и ежели перенести все эти достоинства на городское хозяйство, то в скором времени уже ни один, даже самый злобный критик, не посмеет сказать об Омске ничего худого, и какой-нибудь блогер Варламов только затем и приедет сюда, чтобы хором с омичами пропеть: «Я люблю, я люблю эти омские улицы!..» Да вы жён этих мужиков спросите, и они скажут, кто у них дома по струнке ходит…
И вот приключилась самая настоящая человеческая драма: когда Петров узнал, что любимая им втайне от широкой общественности женщина, не досидев на посту мэра и одного срока, собралась в Госдуму, мир для него рухнул. Ему почему-то стало казаться, что это расставание — навсегда, а Петров только и грел своё сердце полаганием, что дышит со своей недостижимой возлюбленной одним воздухом, живёт с ней под одним небом (в эмоционально-сердечном смысле)…
Да, Петров по-прежнему приходит к погребу, а мужики, на всякий случай, говорят:
— Мы тут уже по последней налили…
И то верно: а вдруг — запьёт? — Другой-то кобылы, своей смертью спасшей его от запойного алкоголизма, в жизни Петрова уже не будет…
Говорят, мужики письмо пишут Оксане Николаевне.
Вот как встретятся у погреба, так и пишут (сам я — не видел). Дескать, милости просим, у нас тут можно запросто — без маски и по душам. Это они фоторепортаж увидели: губернатор присел на новую «остановочную» лавочку на Дмитриева, кому места хватило — тоже присели, а другие — стояли. Чай, не баре. Прямо как в «час пик». Но все — в масках, и Оксана Николаевна — тоже, согласно указу губернатора и постановлению Роспотребнадзора. Кроме губернатора. Ему бы, конечно, простительно — все омичи должны знать Александра Леонидовича в лицо, но мужикам нашим стало обидно за Петрова: он-то в градоначальницу влюблён…
Но об этой любви мужики пока не пишут. Не решаются. Они только с виду такие — грубые, неотесанные, но каждому из них, при настоящих-то чувствах, хочется, «чтобы чинно всё, благородно…» А мы будем помнить: мысль А. С. Пушкина о том, что нет истины, где нет любви, применима ко всем сферам человеческой жизни. Так что до новых встреч, друзья! Я ещё вернусь на свой балкон… Возможно, завтра. Когда-нибудь — в последний раз. Ну и ладно.
…Темно. У погреба на сегодня всё выпито, но не всё поведано. Спаси нас, Господи!
