Леониду Полежаеву, президенту фонда «Духовное наследие», издателю этой книги посвящается.

ПОСТАВИМ ПАМЯТНИК АРКАДИЮ КУТИЛОВУ

Рецензия на книгу А. Кутилова «Памятник моей усталости. Стихи. Записки. Рисунки».

Сегодня имя Аркадия Кутилова (1940-1985) известно многим, но известность эта большей частью скандальная: пил что попало, привлекался к принудительному психиатрическому лечению, был завсегдатаем медвытрезвителей, попрошайничал, осуждался за тунеядство. Почти половину жизни он бродяжничал, ночуя на чердаках и в подвалах, за здорово живешь, избивался в милиции и в 45 лет июньским днем найден мертвым в сквере Омска.
Похоронен он был неопознанным в братской могиле в числе десяти таких же неизвестных.
Пора, однако, во весь голос заговорить об удивительной личности Кутилова, который оказался оригинальнейшим поэтом, редкого дарования художником, самостоятельно мыслящим и с нежной душой человеком. Такое бывает. Достаточно вспомнить поэта Франсуа Вийона (1431-1464) — пьяницу, гуляку и разбойника, судимого за воровство и убийства, приговоренного к повешению и неизвестно как скончавшегося. Разобралась Франция позднее и стала гордиться им.
В поэзии Аркадия Кутилова поражает больше всего необыкновенное богатство образного самобытного языка, выражающегося в россыпи эпитетов, гипербол, метафор, гротесков, сравнений и только ему свойственных богатых рифм. Листаю по порядку книгу, и почти на каждой странице нахожу поэтические жемчужины, из которых предлагаю следующее ожерелье: «Мой сон черемухой пропах», «Бульдозер, рухнувший в берлогу, как мамонт пойманный ревет», «Умирает дерево старое, трудно через листья дыша» (после удара молнии), «Зима — как обморок земли», «Мир праху дня, прошедшего дня! Звезда зеленая усыпи меня», «Луг, литовкою побритый».
Радует каждый из этих художественных образов, заставляет задуматься, и я готов продолжать этот перечень, сколько хватит бумаги: «Бок тучи молнией распорот, и льется небо через брешь», «Муравьи, построившись фалангой, тянут крест невольничьей судьбы», «Земли комок — кусок земного шара», «Луна в плену у облаков», «Брюхатые десантом самолеты», «Я впустил тебя в душу погреться», «Вгоняю чувства в гробики стихов», «Мошкарой будто дробью расстрелян», «И пусть во мне мороженое тает».
Во многих строках улавливаются мотивы сюрреализма Сальводора Дали, и они прекрасны, ибо идут от души и не претендуют на экстравагантность. Это его естественный способ мышления, и, вероятно, за подобные стихи пытались «лечить» его в психушке. Отнесу к ним такие прелестные примеры: «Вам что — и повеситься негде? Карабкайтесь в сердце ко мне!», «Догорает в памяти избушка, курьи ножки судорожно сжав», « И к тебе, конечно, прилетит птица счастья — бройлерная курица», «А на стенке пасутся часы, щиплют время, жуют и глотают», «Лишь сомненью доверься, разум, как глушителю — пистолет». В последней фразе обращает на себя внимание то, поэт никого не учит и ничего не советует, что бытует у примитивных поэтов, он размышляет сам с собой.
Подобные факты поэзии Кутилова, ее яркие выразительные средства характеризуют творческий почерк поэта, а что можно сказать об особенностях личности его самого? Книга стихов дает достаточно полное представление на этот счет. Выберу в этом отношении две-три сферы, в которых, на мой взгляд, отчетливо проявляется его мироощущение. Начну с охоты, увлечение которой испокон веков свойственно сибирякам. Ей посвящены многие стихи, но что за охотник предстает за ними? Здесь потребуются бóльшие фрагменты стихов, но они стоят того. Во всех прослеживается щемящая боль поэта за природу, за убитых птиц или животных, даже за волка:
«Облава! Народ на охоте!
Укрой же изгоя, трава!
А вечером в черном болоте
Завыла волчица-вдова».
Из цикла охотничьих стихов это, вероятно, самое потрясающее. Здесь каждое слово всё больше нагнетает страшное чувство тревоги: «облава», «охота», «изгой», «черное болото» и как леденящий душу последний аккорд — «волчица-вдова». Возможно, стихи эти настолько проникновенны потому, что Аркадий Кутилов в советском обществе сам ощущал себя одиноким волком.
Но такая же боль и в каждом другом стихотворении:
«Два брата косачьих сидят на боярке….
……………………………………………
Как порохом пахнут убитые братья!
А крылья распахнуты, как для объятья».
Слово «братья», во-первых, очеловечивает здесь красавцев птиц. Во-вторых, в оперении косача сочетаются цвета черный с зеленоватым отливом, белый, темно-коричневый, а голову его украшает яркий красный гребень. Будучи художником, Аркадий Кутилов изобразил его на боярке, плоды которой имеют красные или желтые ягоды. Всё это на фоне белого снега, т. к. на косачей охотятся зимой. Косачи на боярке представляют таким образом потрясающе красивую живую картину, которую не каждому смертному доведется увидеть. Кстати, из стиха не следует, что кровавую расправу учинил сам Кутилов. Замечу, «пахнут порохом» — значит расстреляны в упор.
Приведу еще лишь один пример трепетного восприятия природы поэтом:
«И, падая на землю из ствола,
Запела гильза маленьким набатом».
Следует знать, что набат — сигнал оповещения о пожаре или другом бедствии, т. е. в данном случае означает: не убивай! Так повелевает евангельская заповедь, хотя из книги не следует, что автор был верующим.
Живых существ Кутилов обожал, а каковы его дела с женщинами? Он был женат, имел сына, и семью, конечно, потерял. Любовная лирика его не то что слабее, а более сдержанная, но столь же трепетная и проникновенная:
«Ты тропинка в моих снегах… Ты — в силках у меня снегирь».
В другом месте он пишет столь же бережно и подкупающе:
«Когда-нибудь ты влюбишься в меня,
на землю рядом тени наши лягут…
Я вижу свет далекого огня!
Давай, смешная, чуть прибавим шагу!»
Нет в этих стихах обычных любовных заклинаний, но есть изящный образ: «рядом тени наши лягут», и лишь однажды в другом стихе прорывается страстное признание, не возлюбленной опять же, а себе: «Если б не было бумаги, я б взорвался от любви». Свои чувства он целиком доверял лишь своим стихам. Как и всякий подлинный поэт, он оставался одинок. Стихия поэзии оставалась для него выше любви к конкретным женщинам. Поэзия — его убежище и от любви, и от реальной действительности.
Кутилова нельзя, впрочем, представить замкнутым изгоем, пишущим только об охоте и любви. Он резко и страстно реагировал на лицемерие и ложь «морального кодекса строителя коммунизма». Работая в районных газетах, а все они были партийными, он просто не мог в них задержаться по цензурным соображениям, о чем со свойственным ему юмором писал: «Я был корреспондентом в райгазетах и свел в могилу двух редакторов».
Эти две строчки взяты мной из фантасмагорического стихотворения «Вкладыш к моей трудовой книжке», где он с яростным сарказмом перечисляет места своей «работы»:
«Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг…
Я был попом, — а это что-то значит!
Я был комсоргом, — тоже не пустяк!
…………………………………………
Я был завклубом в маленьком поселке.
Поставил драму «Адский карнавал»…
И мой герой, со сцены, из двустволки,
Убил парторга. В зале. Наповал.
………………………………………
Бродягой был и укрывался небом,
Банкротом был — не смог себя убить…
Я был… был… был… И кем я только не был!»
Из ряда вон выходящим даже для Аркадия Кутилова является стихотворение «Памятник». Привожу из него фрагменты:
«Фонарик, как незабудка,
у трупа, как у костра.
Повесилась проститутка
в четыре часа утра.
……………………….
Теперь нам уж поздно — в сторонку…
Вставай вся элита и дрянь!
А ну, отпевайте сестрёнку,
глотая упреки и брань.
Знамена — на гроб проститутке!
Хирурги, верните ей честь!
Пусть сам Шостакович на дудке
играет симфонию «шесть».
И если противится гений
отдать проститутке должок –
мечом, беспощадным, как Гейне,
убавим его на вершок!
Вучетич! не пробуйте смыться
в партийной безликой толпе!
До неба чтоб памятник взвился,
как гимн человечьей судьбе!»
Стихи шокируют, их не с чем сравнить по силе воздействия, по боли и гневу за судьбу вынужденной пасть «сестренке», даже у Федора Достоевского эта тема звучит мягче. Достаточно вспомнить светлую душой Соню Мармеладову из романа «Преступление и наказание», которая вынуждена пойти на панель, чтобы содержать пропойца отца и его семью.
Важнее поставить памятник не «сестренке», а самому Кутилову. Он писал не просто красивые оригинальные стихи, он дал трезвую оценку советской тоталитарной эпохе. В отличие от Вознесенского, Рождественского, Евтушенко и множества других поэтов, приспосабливающихся к власти, он нигде и никогда не покривил душой и по этой именно причине погиб.
Из трех ведущих поэтов лишь Евгению Евтушенко в последнее время своей жизни повезло узнать об уникальном творчестве Аркадия Кутилова, после чего он написал: «Меня его стихи поразили тем, что как поэт он был похож только на самого себя и ни на кого больше. Я немедленно включил стихи Кутилова в антологию русской поэзии XX века, вышедшую на английском языке в США и Англии и на русском в Москве» (из вступления Е. Евтушенко к книге «Памятник моей усталости»).
Замысел поставить памятник Кутилову упрощается тем, что он промыслительно оставил эскиз такого памятника, под названием «Памятник моей усталости».
Фигура поэта представлена, казалось бы, в совершенно неустойчивом виде, т. к. ноги лишены ступней и сходятся в одну точку. Монументальное основание в виде плиты «Магнит» является лишь опорой, но ни в коей мере не дает ему устойчивости, которая обеспечивается, как у эквилибриста, двумя ведрами на коромысле. Коромысло, украшенное цветным орнаментом, символизирует поэзию, и держит его поэт настолько уверенно, что отнять его у него невозможно, не пострадав самому.
Ведра наполнены чем-то цвета крови — символ элементарной рифмы «кровь — любовь», но для Аркадия Кутилова кровь страданий вещь вполне реальная. Ведра окрашены в белые и темные полосы, как чередование контрастных сторон жизни.
Памятник устойчиво вписывается также в земную жизнь двумя елями и в небесную — двумя бесцветными облаками. Казалось бы, простейший рисунок, но художником тщательно продуман каждый штрих и каждое пятнышко цвета. Елки как бы припорошены снегом, поскольку время поэзии Кутилова еще не пришло, придет и его весна. Цвет вообще не характерен для скульптуры, и в ней он крайне редок, но цветной эскиз поэта и художника можно считать лишь прекрасной подсказкой. Воплотить ее в бронзе или камне есть дело скульптора.
Страдальческое выражение лица поэта с опущенными уголками рта и натруженные плечи характеризуют его танталовы муки, но светло-желтые есенинские волосы цвета спелой пшеницы не придают памятнику настроение обреченности. Аркадий Кутилов — трудяга, и весь элегантный костюм, не характерный для бродяги, характеризует его светлую поэзию. Коромысло, впрочем, как крылья, которыми взмахнет Аркадий и улетит, оставив груз своих художественных терзаний зрителям и читателям. Он уже и сейчас выше елей, а голова его касается облаков.
Знающие меня удивятся тому, что я посвящаю этот свой материал экс-губернатору Л. Полежаеву — издателю этой книги.
В своем посвящении я благодарю его только за издание этой книги, принципиально не касаясь всей остальной его деятельности. Как-то так сошлись звезды, что Аркадий Кутилов, Леонид Полежаев и я, грешный раб Божий иерей Лев, родились в один и тот же год — предвоенный 1940-й, в земле Сибирской, связанной с Омском. Потому, вероятно, близки наши поэтические мироощущения, хотя мы никогда не встречались. Возможно, мои пути когда-то могли пересечься с Кутиловым в прокуренных кабинетах газеты «Молодой Сибиряк», где в конце 60 — начале 70-х годов появились мои первые литературные опыты и где время от времени печатались его стихи, но память не сохранила встреч.
В свойственной русскому человеку манере сомнений и самобичеваний Аркадий написал потрясающее стихотворение:
«Я вам пишу звездой падучей
крылом лебяжьим по весне…
Я вам пишу про дикий случай
явленья вашего во мне…
……………………………….
Как я дружу с нейтронным веком,
как ярким словом дорожу…
И как не стал я человеком,
я вам пишу…».
Убийственное признание делает здесь поэт, но согласиться с ним нельзя. Да, он не состоялся как семьянин и обыватель, но состоялся великолепным поэтом, не охваченным, конечно, членством в Союзе писателей, с сердцем израненным переживаниями за свою страну и людей ее, у которых «имена, как цветы на полянке».
Автор этих строк получил своё, не только став членом Союза писателей России, но и единственным в России лауреатом национальной премии СП «Имперская культура» Фонда святителя Иоанна Златоуста за книги о современном театральном искусстве. Экс-губернатор Леонид Полежаев, без сомнения, сам по себе имеет известность, множество наград, включая театральную «Золотую маску», и немалые материальные блага.
Осталось отдать должное Аркадию Кутилову, поставив ему для начала памятник в Омске, а затем, может быть, назвать его именем безымянный сквер, в котором Господь забрал его душу, назвать его именем улицу, а потом и безымянную звезду, на которую любовался бездомный поэт, сочиняя для нас свои благословенные стихи.
Со звездами разговаривал он, прося: «Звезда зеленая, усыпи меня», и она навек усыпила его светлой июньской ночью в центре Омска.
«И нет за гробом ни жены, ни друга», да нет, скорее, и самого гроба — невостребованных хоронят в черных пластиковых пакетах.