Спектакль «Человек из Подольска» по пьесе Дмитрия Данилова в омском Пятом театре. Постановщик — художественный руководитель театра Никита Гриншпун.
Человек из журналистики Д. Данилов (50 лет) обратил на себя внимание в драматургии первой же своей пьесой «Человек из Подольска». В 2018 г. он получил за нее «Золотую маску» в номинации «работа драматурга». Пьеса переведена на английский, итальянский и другие языки, его сочинения изданы в Европе и в США.
Сюжет пьесы, на первый взгляд, простой, хотя и необычный. Действие происходит в одном из отделений полиции Москвы. Ни за что ни про что приводят парня (30 лет), он спрашивает: за что? Полицейский отвечает, что сейчас поговорит с ним и узнает за что, т. е. сначала задерживают, а потом ищут причину задержания. Так начинается абсурд, напоминающий сочинения убогого отечественного Даниила Хармса или пресловутого Франца Кафки и им подобных, только совсем в простеньком варианте. Ему задают всевозможные вопросы, никакого отношения не имеющие к вéдению полиции: назвать численность населения Подольска, цвет двери его подъезда внутри и снаружи, виды из окна транспорта, каким он пользуется при поездке на работу и возвращении домой и массу других.
При этом выясняется, что ни на один вопрос он не знает ответа, возмущен их абсурдом и отсутствием логики. На реплику Человека из Подольска: «Абсурд!» господин полицейский — так велел он называть себя — подходит к нему с дубинкой и предлагает в таком случае перейти к общепринятой процедуре допроса задержанного в полиции. Предпочитает ли он, чтобы его «отмудохали в мясо», повесили на него пару «висяков» и «нашли» у него пять грамм белого запрещенного порошка, который у них в отделе, надо понимать, является безотказным инструментом дознания. Этого оказалось достаточно, чтобы Человек из Подольска возопил: «Люблю абсурд!»
Так легко господин постановщик Гриншпун устами господина старшего лейтенанта полиции напомнил о преступном порядке дознания в силовых структурах, как, само собой разумеющейся, практике. Не буду защищать в этом отношении полицию, т. к. это не моя компетенция и забота, хотя и обидно за такой приговор ей. Пусть полиция сама смотрит этот спектакль и сделает соответствующие выводы — абсурд это или нормальная логика шантажа и принуждения при допросах совершенно невиновных людей?
Что же, зрителю к абсурду не привыкать и в жизни, и в искусстве. Русский человек с колыбели ценит абсурд как художественный прием. Достаточно вспомнить любимую народом сказку про Курочку Рябу. Ну, как же так, курочка вдруг снесла яйцо золотое, но разбить его дед и баба не смогли, само упало и разбилось, курочка же способна нести и простые яйца по собственному обещанию. Курочка Ряба нас воспитывала, а корифеи театра абсурда Эжен Ионеско и Сэмюэл Беккет здесь и рядом не стояли.
Допрос на интеллектуальную состоятельность продолжается. Работает Человек из Подольска в префектуре Южного административного округа Москвы редактором газеты «Голос ЮАО». При допросе с пристрастием выясняется, что работает он журналистом, имея историческое образование, но ни историю, ни скучную работу редактора он не любит, и неизвестно читает ли кто-нибудь его газету. Такой округ в Москве действительно существует, только газета его называется не «Голос ЮАО», а не менее претенциозно — «Южные горизонты». В любом случае, автор пьесы весьма пренебрежительно отзывается о префектуре, бросая на нее тень.
Дальше выясняется, что жена от него ушла из-за его экономической и сексуальной несостоятельности. В свободное время он играет в группе «Жидкая мать», но приглашают их играть только на бесплатных представлениях. Словом, Человек из Подольска никчемный во всех отношениях: нелюбознательный, нелюбопытный, бессознательно совершает одни и те же действия («живет на автомате»), не видя вокруг себя ничего красивого и интересного, но не будем критиковать этот образ. Такого типа людей масса, и никакого художественного открытия в этом нет. Нет за ними и никакой вины, они жертвы социально-политических формаций.
Человек из Подольска (артист Вячеслав Болдырев).
Вернемся лучше к психологическому насилию над невинным Человеком из Подольска (Николаем). В перерывах между допросами его принуждают петь и танцевать под мелодии, которым обучают его здесь же. «Ай, лёлэ лёлэ лёлэ» — припевает он, обязанный четко произносить каждую трудно выговариваемую букву и каждый звук, иначе ему напоминают о резиновой дубинке. Сопротивление бесполезно. Полицейские обучают его своему танцу, который придуман ими специально для «тупых» из Подольска: «Танцуем танец мозга, строим новые нейронные связи». Вершиной стараний полицейских является исполнение затюканным, душевно опущенным Николаем официального гимна Москвы с печально подходящими для данного случая словами: «… Похоронен был дважды заживо…» композитора Исаака Дунаевского на слова Марка Лисянского. Обещали также при следующем задержании научить его петь гимн Подольска, а если такового нет, то заставить его написать самому, поскольку он какой-никакой журналист и музыкант.
С этого места абсурд уже не кажется смешным, потому что явно напоминает роман-антиутопию Джорджа Оруэлла «1984», в котором существует полиция мыслей, производящей операцию по удалению из мозга «центра фантазий». Там господствуют такие абсурдные лозунги, как: «Война — это мир. Свобода — рабство. Незнание — сила» и прочие прелести тоталитарных государств в практике промывания мозгов. Не завтрашний ли это наш день?
Однако пора перейти к игре артистов. Полицейских два. Первый — господин старший лейтенант представлен артистом Евгением Фоминцевым, хорошо известным в театральном Омске, опытным, сыгравшем, вероятно, уже не один десяток ролей. Его хоть сейчас посади в любое отделение полиции, и все подумают, что он был здесь всегда. У него сложная работа, заключающаяся в том, чтобы вызвать у Человека чувства тревоги, беспокойства, вины, страха перед властью и её бюрократическим аппаратом. Он с ней прекрасно справляется, и завтра его, артиста, уже повысят в звании.
Второй полицейский — Михалыч (Егор Лябакин) вместе со всеми исполняет полицейские танцы, больше похожие на упражнения с оружием под марши, но имеет меньшую сценическую нагрузку. Он выполняет черновую работу, в частности, его обязанность ликвидировать следы крови.
На первом фото слева направо артисты Василий Кондрашин, Вячеслав Болдырев, Егор Лябакин, Евгений Фоминцев. На втором фото Егор Лябакин, Виктория Величко, Вячеслав Болдырев.
В металлической клетке весь спектакль мается еще один задержанный персонаж — Человек из Мытищ (Василий Кондрашин), который здесь часто бывает и становится своим человеком. Он уже в значительной степени перевоспитан и ему позволяются некоторые вольности, например, он старается подсказать правила поведения Человеку из Подольска. Все артисты примерно одного возраста и представляют единую команду полицейских и задержанных.
Человека из Подольска, имя которого Николай, играет артист Вячеслав Болдырев. В Пятом театре он первый сезон после окончания Воронежской академии искусств, но его уже можно считать находкой для театра. Роль его как будто специально написана для него. У него чрезвычайно выразительное лицо, на котором легко читаются все непростые и порой мучительные переживания персонажа: удивление и недоумение, трепет и сомнение, страх и обреченность. В руках полиции он совершенно беспомощный, обречен, как гладиаторы Рима, брошенные на арену Колизея для съедения львам и на потеху зрителям: «Будешь голос повышать — будем другими практиками заниматься. Не хочешь танцевать? Напомним про волшебный пакетик». Танцует, куда он денется, и даже слегка увлекается танцем.
Личность артиста Вячеслава Болдырева как нельзя лучше вписывается в образ недотепы Человека из Подольска. Роль благодатна еще и потому, что полицейские часто меняют ситуацию, и артисту есть, где показать себя. Его, то запугивают, и он сжимается от ужаса, то похваливают, что он хорошо осваивает их танец, и тогда на лице его написана робкая надежда. Он часто мучительно задумывается, пытаясь в растерянности предугадать следующие действия полицейских.
В спектакле всего одна женщина — госпожа капитан полиции (актриса Виктория Величко), одна, но какая — молодая, красивая, с длинными ногами, которые она чуть пародийно демонстрирует в точном соответствии с ремарками автора. Она проявляет к Николаю видимые лирические чувства, позволяя даже обнять себя за талию, когда слишком близко приблизилась к нему, и у него это получилось машинально. Он доверительно рассказал ей о своем разводе с женой и о своей новой подруге, которая поет в инструментальной группе «Мокрый Пушкин».
Здесь начинается самое интересное и необычное, что привнес в постановку режиссер Никита Гриншпун, круто изменив не только концовку пьесы, но и всё её содержание. В пьесе полицейские отпускают Человека из Подольска, предлагают подвести его до метро и напоследок все пятеро совершают прощальный мозговой танец под музыку с припевом: «Ай пыи пыи пыи Хэй! Хэй! Пыи пыи».
В спектакле же на пути уходящего Николая расстилают несколько квадратных метров синтетической пленки, и когда он вступает на нее, проходя мимо сейфа, стреляют в него, он падает на пленку, его заворачивают в нее и утаскивают. Финиш! Всё предусмотрено, как в застенках НКВД: и пленка на полу, и сейф на линии огня, чтобы пули не портили помещение, погашая свою скорость. Выстрел в затылок — кровь на сейфе, которую привычно и ловко стирает Второй полицейский. Крови огромное пятно, величиной с ладонь, хорошо видное даже из амфитеатра. Теперь многое становится понятным в ходе спектакля. Например, почему капитанша постоянно называла Человека из Подольска Колей, а в пьесе только Николаем? Для того, чтобы усилить иезуитский, изощренно коварный и вероломный эффект перехода от любезного обращения с жалким и потерянным Человеком к внезапному смертельному выстрелу. Дается понять, что выстрел произведен в невиновного человека только из соображения ублажить десятилетиями собиравшихся в органах дегенератов и садистов, прикрытых ныне фиговым листом «Кодекса профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел РФ».
Становится понятней также, зачем Второй полицейский в начале спектакля старательно протирал сейф тряпкой. Само собой понималось, что он стирал пыль? Нет, Никита Гриншпун дает тем самым понять, что он стирал кровь от предыдущего застреленного, т. е. такова система в московском отделении полиции, а поскольку искусство всегда обобщает, то бери шире — такова полиция России вообще.
Удивил же режиссер Никита Гриншпун своей потрясающей оценкой рыцарей плаща и кинжала. Одним лишь выстрелом на последней минуте режиссер меняет содержание пьесы, освещает его в совсем другом свете. Содержание спектакля оказывается не упражнением в абсурде, как в пьесе, а утонченным прологом к выстрелу. Можно ли назвать спектакль клеветой на полицию России? Зал полон и горячо аплодирует. Нет сомнения, что зрители согласны с такой оценкой режиссера. И неудивительно, ведь каждый день из глубин полиции поступают сообщения о её собственных преступлениях одно страшнее другого.
Зал можно понять, но вот на премьере среди аплодирующих можно увидеть местных министров и других чиновников, принимающих и одобряющих спектакль, и в этом еще один абсурд. Был абсурд безобидный, стал абсурд уродливый! Как могут служители власти аплодировать тем, кто подрывает эту власть, показывая ее преступной? Чиновники министерства культуры еще и прямо находятся в это время на службе, в специальном ряду, а не согласно купленным билетам. Ведь они рубят сук, на котором так удобно и денежно устроились. В спектакле несколько раз употребляется слово «дурдом» и веет оно, похоже, не только над областной психобольницей, но и над целым рядом департаментов, мэрий, министерств и околотков.
Никита Юльевич Гриншпун — потомственный служитель театра. Его отец Гриншпун Юлий Изакинович трудился в Хабаровском музыкальном театре, в Одесском театре музыкальной комедии, в Магаданском музыкальном театре. Его дед Гриншпун Изакин Абрамович возглавлял музыкальные театры в Воронеже, Одессе, Магадане, Хабаровске. Сам Никита (1974 г. рождения) успел поставить спектакли в Ростове, Таллине, Ставрополе, Одессе, на Сахалине.
Такой богатый профессиональный опыт позволяет ему при постановке спектаклей чувствовать себя рыбой в воде. Он умеет незначительными штрихами создать повод для глубокого размышления. Так, в спектакле «Человек из Подольска» на сцене огромная металлическая клетка «обезьянника», в которой находится завсегдатай Человек из Мытищ. Характерная деталь: на двери клетки нет замка, и он по своему собственному желанию свободно выходит и сам же, пообщавшись с полицейскими или Человеком из Подольска, заходит обратно! Он привык, его устраивает постоянно находиться под надзором полиции, он свой человек там, где пытают и убивают людей. Такой образ дополняет то, что Первый полицейский и сам заходит в клетку, хотя ему там делать нечего. Таким образом предлагается вывод: народ и полиция едины, плоть от плоти, они стоят друг друга. Есть еще и одна пикантная деталь: периметр клетки украшен цепочкой горящих огоньков. Хороша клетка, живи — не хочу.
Сцены спектакля с поразительной очевидностью напоминают гневные стихи поэтессы Серебряного века Зинаиды Гиппиус, написанные в октябрьские дни (29 числа) 1917 г.:
«Смеются дьяволы и псы над рабской свалкой,
Смеются пушки, разевая рты:
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!» («Веселье»).
Вряд ли Никита Гриншпун знает и помнит эти стихи, но иллюстрация им пророческих стихов поэтессы получилась полнейшая, здесь и клетка-хлев, и полицейская резиновая палка, и пушки в виде табельного пистолета полицейского.
Итак, Никита Гриншпут хорошо владеет театральным искусством, но вот с изображением им современных полицейских заплечных дел мастерами не каждый согласится. Думается, постановка «Человек из Подольска» достойна, чтобы быть проанализированной и в театральных кругах, и в силовых, и в чиновничьих структурах. Чиновники от культуры в таких случаях жалко лепечут, что им запрещено вмешиваться в художественное творчество, цензура, мол, запрещена по Конституции, которая, заметим, продиктована пьянице из-за океана. Мы не чиновники, будем сами оценивать творчество зачастую психически больных режиссеров и авторов, получивших невиданный карт-бланш, немыслимый ни в какой другой стране, кроме России. Чиновникам нельзя трогать ими же создаваемых кумиров, а всем остальным можно, совокупно. Возрадуемся и возвеселимся, если спектакль достойный, и презрительно осудим его, если он будет оскорблять нашу историю, наши национальную гордость, нашу культуры.
В случае же с постановкой в Пятом омском театре мы имеем дело в сценическом отношении с талантливо сделанным спектаклем, и я обращаю внимание лишь на его социально-политические особенности, на рабски изображенных русских персонажей. Объективно ли это? Субъективно смелость Никиты Гриншпуна в оценке полиции импонирует автору этих строк, но она, мне кажется, предполагает дальнейшую дискуссию для пользы всех.
