Омский политик и общественный деятель порассуждал на тему менталитета поколения «восьмидесятых», а также – почему горожане в большинстве своем покорно приняли кару «сверху».
– Ментальность не передается по наследству, так же как национальный язык. Это процесс воспитания (из уст в уста). И что мы наблюдаем сегодня, например, среди омичей. Сознательность просыпается? Возьмем событие, вызвавшее большие дискуссии. Новая пенсионная реформа. Она касается 90% населения. Но на первый из трех организованных в Омске митингов «прибыло» пять тысяч человек, а на последующие – в разы меньше. Это из почти двух миллионов населения! Где остальные? Головой об стену бьются или в соцсетях? Нет гражданского общества, они покорно приняли кару «сверху» по принципу бог терпел и нам велел. НКО задушены властью, а правозащитников объявляют иностранными агентами. В 90-е годы демократия худо-бедно, но была, сейчас только на бумаге. Поколение тридцатилетних слишком аполитично, слишком погружено в личную жизнь, чтобы оказать серьезную поддержку хоть какой-то политической силе. И если неудовлетворенность собственной жизнью будет расти – это лишь еще больше подстегнет их политический абсентеизм.
Вместо активных действий нынешние тридцатилетние выбирают тихую грусть о светлой поре своего детства, которая ушла безвозвратно.Тоскуют по плюшевым мишкам, казакам-разбойникам и первому поцелую в подъезде. Пока их родители ломали советскую систему, а потом на ее развалинах пытались строить что-то новое, молодые люди занимались личными проблемами. Единственная сфера общественной жизни, в которой это поколение преуспело, – это бизнес. Именно поэтому среди них так много бизнесменов или менеджеров и так мало политиков или общественных деятелей.
У нас больше не осталось иллюзий, у нас больше нет ни одной надежды на то, что спасение человека придет откуда-то со стороны – от политики или экономики, не так уж и важно. Нынешние тридцатилетние, похоже, первое поколение русских людей, оставшееся один на один с собой, без костылей идеологии. И тут воспоминания о советском прошлом действительно начинают жечь душу беспощадным огнем зависти. Для того, чтобы ощутить собственную человеческую ценность, возможностей было мало, но все они были отлично известны каждому. Все знали, какие книги надо прочитать, какие фильмы посмотреть и о чем говорить по ночам на кухне. Это и был личностный жест, дающий удовлетворение и вселяющий гордость.
Сегодняшнее время при бесконечности возможностей делает такой жест почти невозможным или по определению маргинальным. Человек оказался перед лицом чудовищной бездны самого себя, собственного человеческого «я», которое до сих пор всегда было удачно закамуфлировано проблемой социального запроса. Поколение тридцатилетних лишилось права на привычное местоимение «мы». Это растерянность не перед временем с его экономической жесткостью, но перед собственным отражением в зеркале. Кто я? Чего я хочу?
