Спектакль «Жизнь» Омского академического театра драмы ­опровергает произведение «Смерть Ивана Ильича». Казалось бы, ­благое дело ­прославлять жизнь, но при чем здесь повесть Льва Толстого?

Сложно ставить повесть, особенно когда в ней мало действующих лиц и много размышлений. Как передать их? Режиссер и сценограф Борис Павлович принял оригинальное решение, наполнив спектакль действующими лицами, которые только упоминаются в повести. Однако все выглядело совершенно естественно: он будто распахнул двери повести XIX века, выпустил ее персонажей в сегодняшний день. Артисты облачены в современную простую одежду, и потому они порой как бы перемешивались со зрителями первого ряда. Такого визуального и солидарного единения зрителей и персонажей, тем более разных веков, мне видеть раньше не приходилось.

Задумка режиссера состояла в том, что артисты не привязаны к определенному персонажу, в программке они просто ­перечислены. Текст повести произносится, декламируется. Таким образом, речь или мысли одного и того же персонажа могут читаться разными артистами, и каждый из них бывает то одним, то другим персонажем. Натура Ивана Ильича типична, т. е. отражает содержание и жизненное поведение многих людей, поэтому выразить ее одному затруднительно. И то, что собрал Лев Толстой в одном этом человеке, теперь распределяется режиссером на ряд артистов, чтобы более полно довести до зрителей задуманное писателем. Образ из повести, написанной величайшим мастером слова, в спектакле обогащается – редчайший случай! За самого Ивана Ильича больше достается говорить Владиславу Пузырникову. Игра его поистине виртуозна. Хороши и остальные артисты, и не в кого бросить камень – попадешь в Ивана Ильича.

Не каждый наш современник дочитает повесть Льва Толстого до конца, да не каждый возьмет ее даже в руки, все-таки там скрупулезно описываются переживания и физиология умирающего человека. Режиссер же наполнил повесть яркими звуками и красками. Слушать и смотреть изложение повести не наскучивает, т. к. режиссер необыкновенно организует речевую подачу: монолог, диалог, беседа, песнь, рефрен, речитатив, парафраз. В отношении выразительных и изобразительных средств спектакль напоминает, как ни странно, Божественную Литургию, где единое действие осуществляется множеством людей: чтецы читают, певцы поют, дьякон поет и читает, священник возглашает, епископ благословляет – все это чередуется в определенном порядке, неизменно удерживая внимание прихожан.

Сравнение данного спектакля с ­Божественной ­Литургией не случайно и по содержанию происходящего. В спектакле идет речь о жизни и смерти Ивана Ильича, в Литургии – о земной жизни, смерти и воскрешении Христа. Лев Толстой, печально знаменитый своей борьбой с Православной Церковью, составитель собственного евангелия, думается, имел это в виду. Толстой рассказывает историю жизни Ивана Ильича, прототипа брата ученого Ильи Ильича Мечникова, умершего в 45 лет, от младенчества до последнего вздоха, со всеми основными этапами: учеба, женитьба, карьерный рост. Божественная Литургия всякий раз воспроизводит земной путь Иисуса Христа: на проскомидии священник готовит из просфоры Агнца Божия, что означает Рождение Христа от Девы Марии, полагает Его на дискос, как в ясли; на, собственно, Литургии воспроизводится пришествие Спасителя в мир, проповедь Христа, Тайная Вечеря, распятие, положение во гроб, Воскресение. Даже последнее слово, сказанное распятым Христом, и произнесенное кем-то над умирающим Иваном Ильичем схожи. Иисус сказал: «Совершилось!» (от Иоанна, 19:30), в повести – «Кончено!»

Разница, однако, принципиальная. Смерть Христа была во спасение всего человечества, а мучительная болезнь и смерть Ивана Ильича была не столько по его грехам, сколько по воле писателя. Ведь сам он сообщал друзьям, что пишет о «простой смерти простого человека». Зачем же наказывать своего героя так жестоко? Последние три дня больной беспрестанно выл от боли, не переставая ни на минуту – не помогали ни опиум, ни морфин. Сдается, Толстой ­наказывал его за то, что он был ­судебным ­следователем, прокурором, членом судебной палаты. Дело в том, что Толстой одержим ложно понятым пожеланием из Евангелия: «Не судите, да не судимы будете». Он доходил в этом до абсурда, предлагая ликвидировать все силовые ведомства и, значит, само государство. «Не судите», – говорит Лев Толстой, а сам судит судебную систему и своего героя, оказываясь в замкнутом кругу.

Лев Толстой вошел в историю литературы как великий писатель, но по отношению к Православной Церкви он остался богохульником и лжеучителем, посеявшим соблазн и смуту. Он обрушивался на Церковь с резкими и злобными нападками и потому отлучен от Церкви. Писатель умер не только без исповеди и причастия, как это принято у православных, но и похоронен в своем парке без надгробного креста, согласно завещанию. Его собственное неприятие учения Православной Церкви целиком передалось его персонажу – Ивану Ильичу Головину.

Важно проследить, как умирал Иван Ильич в последние часы, и сравнить с тем, как умирают православные люди. Нет лучшего объяснения сущности смерти и подготовки к ней, чем дается это в христианстве. Смерть есть только разлучение души и тела, она рождение человека из земной, временной жизни в жизнь вечную. Праведные и святые радуются в час смерти, чему имеются многочисленные примеры. Один святой (Ефрем Сирин) сказал так: «Смерть – святым блаженство, праведным – радость, а грешникам – скорбь, нечестивым – отчаяние». Спасается только тот, кто верует во Христа и кается о грехах, а остальные идут на вечные мучения.

Супруга Ивана Ильича Прасковья Федоровна настояла исповедать и причастить мужа, мол, «не помешает – некоторым помогает», но ему стало легче лишь «на минуту». Понятное дело: он не был воцерковлен, посещал не церковь, а светские клубы, недаром в спектакле действие и происходит в одном из них. Смерть, по существу, не была христианской, как и у самого Льва Толстого.

В последние минуты жизни Ивана Ильича мы узнаем, что якобы его оставил привычный страх смерти и «вместо смерти был свет» – весьма туманное заявление. Откуда свет? Есть свидетельства, что некоторые святые при кончине видят свет, но это свет Христов, а чей свет здесь? Толстой не дает вразумительного ответа на то, куда он направляет своего героя, потому что он сам не знал куда – в ад или на небеса. Не будучи православным человеком, он тем не менее в последние дни своей жизни ­тайно ­направляется в Оптину пустынь – духовный центр России, но дорогой ­простывает и умирает, и последние мысли и намерения его мятущейся души остаются тайной.

А как же в спектакле трактуется важнейший вопрос о тайне смерти? Смерть не стоит внимания, интереснее жизнь. Спектакль так и назван – «Жизнь». Будем петь и веселиться (Ede, bibe, lude). И лихо отплясывают все персонажи под музыку современного телесериала. Формально танец логично вписывается в структуру спектакля, ведь и сам Иван Ильич по молодости ­танцевал и на танцах ­нашел себе супругу, но акцент на этом уводит в сторону от главного смысла повести.

Становится очевидным, что театр дает языческое прочтение повести, и как Лев Толстой не в состоянии самостоятельно раскрыть тайны смерти, так и театр – в обоих случаях игнорируется традиционное в нашей стране христианское толкование смерти. Получается так, писатель около пяти лет работал над своей повестью с размышлением именно о мистике смерти, но Павлович как бы заявляет: глупостью занимался Толстой, надо было писать что-то о жизни. Складывается нелепая ситуация: режиссер отрицает значимость проблемы смерти, так зачем же браться за произведение о смерти? Толстой говорит смерти – «да», режиссер – «нет», но ведь реальней смерти ничего нет. Все там будем.

Спектакль поставлен очень интересно, артисты играют вдохновенно, интересно рассказано о жизни Ивана Ильича, но главная тема повести – смерть – оказалась отброшенной. Несколько десятков лет назад в России зародилась так называемая космическая философия (К. Э. Циолковский, В. И. Вернадский и др.), которая утверждала: «все живо» и «смерти нет», но в спектакле на нее нет и намека. Отрицая значимость темы смерти, спектакль, по сути, ничего не добавляет к тому, в чем смысл жизни. В художественном отношении спектакль насыщен красками, но в мировоззренческом плане мышление режиссера оказалось поверхностным. Между тем смерть постоянно напоминает нам о себе и требует внимания. Уж очень серьезен вопрос о смерти, ждут на него ответа ежедневно тысячи, если не миллионы людей.

«Бизнес курс» № 16 от 03.05.2017