Владимир Яшин, кандидат исторических наук, ведущий специалист-эксперт «ГЭПИЦентра-2», рассказал «БК», ­почему «День выборов» не стал первым «Левиафаном», ­чего хотели создатели нашумевшего «Тангейзера» и будет ли православие претендовать на роль национальной идеи, которую так отчаянно ищут россияне.

-Владимир Борисович, медийное пространство периодически сотрясают околорелигиозные скандалы. При этом есть отчетливое ощущение, что российская власть оказывает протекцию Русской Православной Церкви и активно пропагандирует религию. Как вы к этому относитесь?

– Даже советская власть со временем отказалась от агрессивного богоборчества и принялась выстраивать отношения с Церковью. Религия – мощная духовная и социальная сила, с ней нужно как минимум считаться. Сегодня Российскому Государству Церковь необходима как дополнительный канал легитимизации власти, оно чувствует общественный запрос на традиционные патриархальные ценности. А православие следует принципу «Воздайте Богу Богово, а кесарю – кесарево», ведь любая власть – от Бога, даже если она нарушает интересы самой Церкви. Так что практика сотрудничества Церкви и государства в России имеет глубокие исторические корни, ничего экстраординарного в этом смысле сегодня не происходит. Правда, мне кажется, пока у нашего государства нет внятной долгосрочной политики в конфессиональной сфере. Но сейчас время нестабильности, мир стремительно меняется. Выстраивать стратегию в этих условиях – дело очень сложное. На мой взгляд, все громкие скандалы последнего времени – результат ситуативных решений, а не целенаправленной политики.

– А как же закон об оскорблении чувств верующих? Это разве не симптом государственной протекции?

– Почему-то у нас считается, что если государство светское, то оно должно религию вообще ­игнорировать. Это не так. Например, Великобритания – вполне светская и демократическая страна, но там есть государственная религия, англиканство. Германия – одна из самых либеральных стран, локомотив Западной Европы, и все же Германское государство обеспечивает привилегированное положение лютеранству и католицизму вплоть до того, что в школах есть уроки по основам этих двух религий. Не нужно думать, что из соображений светскости Россия должна воздерживаться от внятной религиозной политики.

А насчет закона об оскорблении, 136-ФЗ от 29.06.2013, он немножко смешной и не нашел пока применения. Это больше дубинка, которой грозят, но не пользуются. Кстати, в законе не сказано, что речь идет о чувствах именно православных или вообще христиан.

– А есть ли в других странах практика законодательной защиты чувств верующих?

– Да, есть. Соответствующие нормы содержатся в уголовном праве, в частности Австрии, Германии, Дании, Швейцарии, Японии. Даже в Нидерландах, которые у нас многие считают символом вседозволенности и распущенности, умышленное оскорбление группы лиц по признаку отношения к религии или убеждений наказывается в зависимости от конкретного деяния лишением свободы на срок от двух месяцев до года, а также штрафами.

– И все же по статистике количество верующих в России растет. По данным последних опросов к числу православных себя относят 72 процента русского этнического населения. Если это не работа пропаганды, то с чем связан такой ренессанс религии?

– Ренессанс или даже реванш религии в течение последних примерно 30 лет наблюдается во всем мире. Хотя, разумеется, и раньше религия никуда не девалась. Другое дело, что религиозность могла выражаться в непривычных, обмирщенных формах типа веры «в светлое будущее». Нынешний всплеск религиозных настроений в России – лишь частный случай процессов глобального характера. Но этот всплеск не стоит переоценивать. Многие соотечественники называют себя православными, скорее, механически в силу традиции, поверхностной самоидентификации с определенной культурой, национальностью и т.п. Но необходимо различать человека православной культуры, православной духовно-нравственной ориентации и собственно воцерковленного, верующего. Последних не наберется и 10% от числа тех, кто декларирует свою православность. В этом плане и Россия, и мир как будто сошли с ума – так все в головах перепутано. Сошлюсь на собственный опыт участия в проведении социологических исследований по конфессиональной проблематике. Не так давно «ГЭПИЦентр-2» проводил опрос в Тюменской области, выяснилось, что там православными считают себя 60% респондентов. А при ответе на вопрос «Представители какой конфессии вызывают у вас наиболее позитивные чувства?» в симпатии к православным признались только 34,5%. Или еще один чудесный пример – опрос студенческой молодежи Тары: 72,2% опрошенных высказались в поддержку религиозного воспитания, но при этом хотят вырастить собственных детей религиозными людьми всего лишь 16,7%.

– То есть на самом деле никакого подъема нет?

– Есть, но лучше всего говорят о нем не цифры сами по себе. За последние лет десять заметно поменялся состав верующих. Если еще в начале 2000-х годов в церковь ходили преимущественно бабушки, то сегодня среди прихожан становится все больше молодежи, людей активного среднего возраста, детей и не только в праздники, но и в любое время. Религия стала восприниматься чем-то более естественным, привычным. Для россиян, появившихся на свет уже в постсоветскую эпоху, религия стала фоном и частью их жизни с самого рождения. И, значит, вновь стали набирать обороты традиционные механизмы трансляции религиозной культуры.

– В таком случае может православие претендовать на роль национальной идеи, которую все сейчас так упорно ищут?

– Национальной – да, русская идентичность во многом строится на христианских ценностях. Государственной, скорее всего, нет. Все-таки Россия всегда будет многонациональной и многоконфессиональной страной.

– А если говорить об идее религиозности вообще? «Верующий человек – неважно какой конфессии – это основа гражданского общества в России». Такое возможно?

– Необходимо выбрать, что более привлекательно для России. Есть две основные модели взаимодействия гражданского общества и конфессий. Одна сложилась в Америке: понятия «демократия» и «гражданское общество» в США держатся на свободе вероисповедания. Уже первая поправка к Конституции США касается религиозной тематики, именно со свободы вероисповедания начинается перечисление всех остальных гражданских прав – свобода шествий, митингов, прессы и т.п. Поэтому там государство радикально отделяется от религии, чтобы не мешать верующим. Такая модель для США вполне органична и закономерна, ведь американское общество изначально формировалось как совокупность религиозных меньшинств (прежде всего, различных протестантских конфессий), искавших в Новом Свете спасения от гонений со стороны светских и церковных властей. И для американца принципиально важно: ты можешь верить во что угодно, но ты должен верить, иначе к тебе нет никакого доверия. Поэтому сегрегация государства и религии в США все-таки довольно относительна: американец атеиста никогда не выберет президентом. Неважно, квакер он, как Никсон, или иеговист, как Эйзенхауэр, но президент США обязательно должен быть верующим.

– А вторая модель?

– Вторая – западноевропейская, восходящая к идеям французских просветителей. Здесь Церковь веками была выше земной власти, диктовала все – от политики до образа жизни. Так что в этой модели свобода понимается в первую очередь как свобода ОТ Церкви. Мы должны вообще отказаться от религии, уничтожить все ее пережитки, вот тогда человек раскрепощается, наступает царство свободы, торжество разума и гуманизма. Отсюда все эти карикатурные скандалы – для Франции это нормально.

– Кстати, как относитесь к истории с карикатурами «Шарли Эбдо» вы?

– Мне эти карикатуры противны, но не потому что там смеются над пророком Мухаммедом, а из-за уровня юмора. «Смотрите, мы нарисовали пророка с голой задницей, это очень смешно!» Но для французов антиклерикализм и осмеяние «религиозного мракобесия», повторюсь, в норме. Чего не скажешь о мусульманах. Отсюда и трагедия.

– Какая из двух моделей ближе России?

– В чистом виде ни та, ни другая, потому что у нас долгое время Церковь (и религия в целом) находилась под жестким контролем государства. Кстати, отсюда и сумятица с возрождением традиций. Какую модель государственно- и общественно-церковных отношений мы хотим восстановить? Одно дело – домонгольская, когда в эпоху раздробленности не мелкие князья, а Церковь была реальной силой. Другое – допустим, синодальный период, когда Церковь подпала под государство и даже возглавлялась чиновником. Раннесоветская модель, сталинская – это уже иные истории. Так что конкретно мы хотим возродить? Плюс еще одна проблема. Традиции возрождать нужно, потому что какая идентичность без них? Но государству сегодня приходится лавировать между традиционализмом и радикальной инновационностью. Так что, повторюсь, однозначно определенной долгосрочной политики в конфессиональной сфере, скорее всего, быть не может.

– А что касается российских скандалов на религиозной почве? Вы нашумевший «Левиафан» смотрели, где священник – один из отрицательных персонажей?

– Не смотрел и отчасти именно потому, что слишком много шума вокруг него. Посмотрю позже, когда можно будет взглянуть на него именно как на кино. С другой стороны, а как насчет фильма «День выборов»? Там ведь присутствует пародия на церковнослужителя, самая что ни на есть язвительная. И ничего, смотрим, смеемся, никто хоругвями не машет и в мегафоны на площади не брызжет слюной. Потом что и литературная основа фильма более чем добротная, и Михаил Ефремов – отец Иннокентий – артист гениальный. Извините за банальность, но в искусстве все-таки главное не «что», а «как». А халтуру никакой социальный пафос, никакая злободневность не спасут.

– О новосибирском «Тангейзере» у вас мнение сложилось?

– Уже постфактум из профессионального интереса смотрел записи спектакля в интернете. Ребята стараются, хотят эпатировать – не более. Сам спектакль, по-моему, далеко не шедевр. Идея странная с самого начала, великую музыку Вагнера подогнать под самодеятельность. Посмотрите оригинальное либретто, там заложена чисто христианская идея – Тангейзер, отринувший высокую духовную любовь в пользу чувственной страсти, оказывается в полном проигрыше. По версии Новосибирска, сладострастие полностью подавляет все духовное. И в то же время я так и не понял, зачем из этой мухи нужно было раздувать слона. В конце концов, какой процент россиян способен посетить Новосибирский театр?

– Скандалы с религиозным контекстом возникают часто в сфере культуры, искусства – это конфликт светского с религиозным или просто так работают современные информационные технологии?

– Скорее, второе. С одной стороны, околорелигиозные скандалы призваны отвлечь внимание от действительно серьезных проблем, а с другой – за ними стоит элементарный пиар. Для раскрутки желателен скандал, а с кем скандалить, чтобы и резонанс был, и самому не слишком пострадать? Над властью насмехаться, или, допустим, полицию дразнить – себе дороже. А церковь – и наехал громко, и сдачи особой не получишь.

Если бы это не раздувалось в СМИ, кто бы пошел на того же «Тангейзера»? На все те выставки, где рубили иконы? Это скучно и, главное, безнадежно вторично. У нас в первое послереволюционное десятилетие были комсомольцы, которые так изощрялись в антирелигиозной пропаганде, такие перфомансы в церквях устраивали, что современным креаторам и не снилось. Искусство предполагает некую новизну, а здесь ее нет. Это поток подражательства, не вчерашний, а даже позавчерашний день. Это от бескультурья и еще от того, что у нас прервалась преемственность истории, даже вот такой хулиганской, и мы считаем, что живем впервые, до нас ничего не было и после ничего не будет. Не хочу проводить параллели, а тем более кого-то оскорблять, но взгляните, кто больше всего при демократии кричит насчет демократических свобод? Всякие там фашисты. «Как же так, в свободном демократическом государстве мне не дают исповедовать мои идеи, какие ж вы демократы?»

– А насколько мы преуспели как демократическое государство? Есть ли у нас гражданское общество?

– Россия большая, в ней все есть. (Смеется.) Вопрос только в размерах и востребованности.

– И насколько оно масштабно и востребовано?

– Меня обнадеживает молодежь. Она очень поляризована, это, с одной стороны, жертвы ЕГЭ, инфантильные и неспособные думать, а с другой стороны, у нас выросло второе непоротое поколение, для которого разговоры про цензуру и тоталитарную идеологию из области истории. В этой среде ценится независимость и социальная активность, то же волонтерство. Даже по Омску видно, что среди молодых людей это популярно. Может быть, это не очень организованно и не совсем созрело, но подвижки есть. Однако тут срабатывает «карма» России, она обречена нуждаться в сильном государстве – хотя бы из-за ее размеров и социокультурных традиций. И только одним гражданским обществом тут вряд ли можно обойтись. Нам до него все еще далеко – тут обе стороны противодействуют: и власть, и само общество, которое не хочет брать на себя много ответственности.

Мнение

Цитата:

«Исследования «ГЭПИЦентра-2» фиксируют распространенность среди омской молодежи нигилистических оценок своего города и его перспектив. Но, конечно, было бы неправильным рассматривать положение дел с гражданским обществом в одном отдельно взятом мегаполисе вне общероссийских реалий. Скорее, можно говорить о сибирской специфике, ведь освоение нашего края велось, прежде всего, государством, которому сильные институты гражданского общества были ни к чему».

Справка

«Сегрегация государства и религии в США всетаки довольно относительна: американец атеиста никогда не выберет президентом. Неважно, квакер он, как Никсон, или иеговист, как Эйзенхауэр, но президент США обязательно должен быть верующим».

«Обнадеживает молодежь. Это, с одной стороны, жертвы ЕГЭ, инфантильные и неспособные думать, а с другой стороны, выросло второе непоротое поколение, для которого разговоры про цензуру и тоталитарную идеологию из области истории».

Текст: Саша Александрова
Фото: Диана Огородникова

Материал подготовлен при организационной и финансовой поддержке ООО «Омсктехуглерод». Мнение респондента может не совпадать с позицией редакции и спонсора рубрики.

«Бизнес-курс» №21 от 10.06.2015 г.