Активный бизнес изгнан за границу, и российская ­правоохранительная система определила себе новую жертву - пласт чиновников. В этом убежден московский адвокат Константин Ривкин, присоединившийся к команде ­защиты Юрия Гамбурга. Автор книги «­Ходорковский, Лебедев, далее везде: Записки адвоката о «деле «ЮКОСа» рассуждает с «БК» о судьбе ­российского ­правосудия и приходит к выводу, что путь только один - подвергнуть весь судейский состав люстрации.

– Константин Евгеньевич, после прочтения вашей книги у меня сложилось впечатление, что вы беретесь за дела, только когда уверены в невиновности подзащитного...
– Я берусь за дело только в том случае, если оно мне профессионально интересно. А уж о виновности или невиновности клиента можно судить, только непосредственно погрузившись в дело. Однако ведь приходится принимать решение о работе с клиентом еще до знакомства с материалами. И нередко человек уверяет, что он чуть ли не ангел. Потом, после изучения материалов, обнаруживается, что клиент далеко не такой белый и пушистый, каким хотел казаться. И ты сидишь – на ушах лапша, в голове исключительно нелитературные выражения... Но, как вы понимаете, уже согласившись защищать клиента, адвокат по закону не может выйти из процесса без согласия подзащитного.

– В вашей практике были такие моменты?
– Конечно. Постоянно. Иллюзии насчет клиента очень часто развеиваются на первом же этапе. У нас и бизнес не ведется в белых перчатках, и работа чиновников ­сопряжена с нормативными документами, допускающими массу разночтений – с этим необходимо тщательно разбираться. В хозяйственных делах, на которых я специализируюсь, исход всегда 50/50 – имело место быть преступление или нет. И в большинстве резонансных дел все нередко перевернуто с ног на голову. Раз вы читали мою книгу, то должны помнить, что в обоих делах «ЮКОСа» было именно так. Украсть нефть у самих себя – ну это же полная шизофрения.

– После разгромных юкосовских дел не возникло настолько сильное разочарование в профессии, что захотелось ее покинуть?
– Мне покинуть не хотелось. Но вынужден констатировать, что какая-то часть моих высококвалифицированных коллег действительно оставила эту стезю, сменив деятельность или уехав за границу. С изумлением узнав, что одна из моих напарниц по делу «ЮКОСа» собралась вы­ехать из России, я спросил ее: «Лена, ну как же так?» На что она ответила мне: «Я просто устала биться о стену...» Что касается меня, то могу сказать, что мне везет на клиентов, которые не считают адвоката каким-то фокусником или шулером, а понимают, что обращаются за правовой помощью. К тому же я бы не сказал, что наша позиция такая уж безобидная и беспомощная. По тем же юкосовским делам мы выиграли и в Верховном суде, и в Европейском суде по правам человека, и Гаагский суд нашему российскому суду по голове настучал, а это уже что-то. Разочарования у меня нет, есть просто понимание реалий, которое, кстати, не внушает никакого оптимизма.

– А вот за эту пару лет после выхода вашей книги судебная система изменилась, на ваш взгляд?
– В системе появился маленький элемент гуманизации. Видимо, в связи с тем, что пересажали уже такое количество человек, решено, что нужно если не остановиться, то хотя бы поставить запятую. Радует все большая распространенность применения практики домашнего ареста. Однако кардинальных каких-то сдвигов нет. Накануне председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев заявил, что обвинительного уклона в нашей судебной практике нет. А я предлагаю посмотреть недавние выступления Путина и ранее Медведева, которые считают, что он почему-то есть... Внешне есть какие-то сдвиги. Вот взять дело в вашем Центральном суде (имеется в виду дело в отношении Юрия Гамбурга – прим. ред.). Внешние атрибуты – вежливость, формальная внимательность – в наличии. Однако когда доходим до решения вопросов, которые я считаю священной коровой судебной системы, – заключение под стражу, исключение недопустимых доказательств, – сразу становится понятно, что цена этим поверхностным признакам – ноль, минус единица. Хотя, конечно, в комфортных условиях и работается легче, не так как в первом юкосовском деле, наполненном агрессией. В результате новелл, вносимых в закон, все время появляется очередная виньеточка на теле уголовно-процессуального кодекса. Сейчас, например, пытаются восстановить дореволюционную должность следственного судьи. Но если сейчас судья, который выносил решение по делу ЮКОСа, займет такой пост, то ровным счетом ничего ведь не поменяется... Есть, конечно, и меры, действительно соответствующие здравому смыслу, но я не устаю повторять: Россия – страна парадоксов, любые адекватные институты извращаются на нашей почве, превращаясь в абсолютную противоположность. Если на Западе действительно независимый суд и во главу угла общество ставит законопослушание, то у нас любые разумные полномочия становятся очередным оружием в руках Марьиванны, облаченной в судейскую мантию. Правосознание людей, составляющих сейчас наши законы или применяющих от имени власти, начинает активно фонтанировать только тогда, когда они сами садятся на скамью подсудимых. Это очень интересно сравнивать. Какой широкий спектр возмущения, негодования, помноженное на реальное знание закона, открывается у этих людей, когда они оказываются «по другую сторону баррикад»! Так и хочется спросить: «Марьиванна, ну чего же ты сама так не оценивала, когда была на посту?»

– Кстати, о статистике – сейчас процент оправдательных приговоров составляет всего 4,5%. Как вы считаете, эти цифры соответствуют действительности?
– Безусловно, соответствуют. Только радует ли это?

– Ну, вообще-то, это больше, чем в предыдущем ­году.
– Ах, ну да. Что называется, труп слегка вздрогнул... Сейчас проведу параллель, чтобы все стало понятно. В «плохой» царской России количество оправдательных приговоров доходило до 40%. В «жуткие» сталинские времена – до 10%. В советское время они совсем исчезли, потому что считалось, что партия, к которой принадлежали и судья, и сторона обвинения, ошибаться не может. Когда у нас появился институт суда присяжных, количество оправдательных приговоров возросло, кажется, до 25%. Если бы еще нынешние 4,5% были вынесены при идеальной работе следствия, я бы восхитился. А так, ежедневно сталкиваюсь с обратным...

– Что-то может переломить эту тенденцию?
– Известны случаи, когда в некоторых странах полностью меняли судейский пласт. В одном из интервью на радио я предложил провести люстрацию всего корпуса у нас, полностью набрав иностранную команду – людей с западным менталитетом и правосознанием, ­которые не знают, что такое не исполнять закон. Такие проекты, кстати, очень основательно рассматривались в некоторых постсоветских странах. На следующий день сам ужаснулся своим словам – любой иностранец ведь испортится у нас... Честно говоря, сейчас я не вижу никаких реальных инструментов, способных изменить сложившуюся ситуацию. На самом деле, у нас был очень хороший уголовно-процессуальный кодекс на момент принятия, получивший в свое время высокую экспертную оценку Совета Европы. Он деградировал, попав в руки судей, которые стали действовать по принципу «эту статью я читаю так, эту – эдак, а третья меня и вовсе не касается». Знаете, если внимательно почитать статью, касающуюся заключения под стражу, то окажется, что сидеть должна лишь десятая часть от тех, кто сидит сейчас. Вот как сейчас приводят доводы по Гамбургу – он может сбежать. Барщевский в одной из передач верно сказал, что не сбежать может только труп... А я в одном из процессов в Басманном суде Москвы не выдержал и на аргументы обвинения: «Подсудимый может то, может это» сказал следующее: «Следуя вашей логике, нужно кастрировать всю мужскую часть населения, потому что каждый ее представитель может являться потенциальным насильником». Судья посмеялся, но заключение под стражу оставил в силе. По смыслу закона должны быть реальные доказательства того, что человек собирался скрыться от следствия – сняли с яхты, нашли план побега... А у нас это звучит так: «О, смотрите, у него же есть ноги».

– И загранпаспорт...
– Да, кстати, про заграничный паспорт интересно. Я в каком-то из судов даже обращался к присутствующим в зале: «Поднимите руки те, у кого нет загранпаспорта...»

– Как вы думаете, на заключение г-на Гамбурга под стражу повлияло исчезновение г-на Меренкова?
– Когда на вас едет бульдозер, у вас есть два способа его остановить – убедить прораба дать команду бульдозеристу «Стоп!» или найти в кармане противотанковую гранату... Так что, если на вас УЖЕ направили этот бульдозер, ТЕПЕРЬ неважно, сидит ли в кустах Меренков, идут ли по улице демонстранты с плакатами «Свободу Юрию Деточкину!»... Машина просто едет и ей наплевать на то, что происходит вокруг.

– В своей книге вы также много рассуждаете о печальной судьбе бизнеса, оказавшегося заложником безграничной власти налоговых органов и Следственного комитета с покровительства государства. Изменилось ли что-то за последнюю пару лет?
– По моим наблюдениям, после того как закончили «мочить» бизнес, взялись за чиновников. То есть сначала обобрали, обстригли до голой попы бизнес, и большинство предпринимателей сбежало за границу, остальные выстроились по стойке смирно. Последних преследовать уже смысла нет – нечего взять уже, до сбежавших не дотягиваются руки. Теперь все взоры обращены на чиновников. Это неудивительно, сама их деятельность связана с насквозь коррумпированной системой. Был у меня один приятель, работавший много лет в правоохранительной системе в одном из ведомств. Рассказывает мне, что уволился, так как пришел новый начальник и прямо так говорит: «Ты мне каждый месяц отстегиваешь вот такую сумму». Он спрашивает: «Где ж я ее возьму?» Начальник: «Где хочешь, там и собирай». Пришлось уйти. Человек приходит уже в систему, которая функционирует определенным образом. Тем, кто там пытается быть законопослушным, очень сложно.

– Получается, виновата сама система?
– Система – это и есть люди. Вы наверняка знаете известный исторический анекдот: «Вот сталинские времена были плохими – репрессии»...

– Кто тогда написал миллионы доносов? Да, знаю.
– Так что плохих времен не бывает, бывают плохие люди. Я согласен, что порой люди ведут себя не так, как нужно, но в нашем случае (имеется в виду дело Гамбурга – прим. ред.) один нормативный акт рассматривается так, другой наперекосяк, а есть начальник, который говорит: «Ты должен, должен, должен», плюс куча проверяющих. Земельные отношения вообще одни из самых сложных. С одной стороны, не ошибается тот, кто ничего не делает. С другой, надо понимать, что есть уголовное преступление, а что – служебный недочет. Мне тут, кстати, приводили пример из вашей губернии о некоей должности, которую сменило пять человек, по каждому из которых потом возбудили по уголовному делу.

– Министра экономики? Министра имущественных отношений? У меня несколько вариантов...
– Возникает такой вопрос – это что, специально подбирают жуликов на эту должность? Думаю, нет. Думаю, сама эта должность подразумевает возникновение правовой неопределенности, которая способствует появлению таких ситуаций. Есть еще проблема, которую я называю ценовым криминалом. С 2003 года, кстати, в связи с делом «ЮКОСа», правоохранительные органы взяли на вооружение это клацанье зубами в отношении цен. «Продали дорого!» «Почему тот, кто заплатил много, не заплатил меньше?!» Я как адвокат ставлю вопрос ребром – вот вы говорите много, мало, да приведите того, кто купит за указанную вами цену. По делу «Оборонсервиса» продали здание за 600 млн. Пришел оценщик от следствия и сказал, что оно стоит 1,5 млрд. Вот бы военные следователи скинулись и приобрели его за такую сумму... Все бы согласились! А пока что это просто теоретическое размахивание руками.

Материал подготовлен при организационной и финансовой поддержке ООО «Омсктехуглерод».
Мнение респондента может не совпадать с позицией редакции и спонсора рубрики.

Анастасия Павлова

«Бизнес-курс» №11 от 1.04.2015 г.