Резкое падение курса российского рубля в декабре привлекло всеобщее внимание к плачевному состоянию экономики одной из важнейших стран мира. За последние несколько лет Россия практически превратилась в нефтяное государство — государство с населением в 140 миллионов человек, многие из которых имеют высшее образование, чье благосостояние по большей части основывается на добыче природных ресурсов и чья экономика растет и сокращается в зависимости от колебаний цен на нефть и природный газ. Когда цены на нефть начали падать, рубль внезапно стал чрезвычайно уязвимым.
Другие развивающиеся страны, такие как Китай, Бразилия и Индия, диверсифицировали свои экономики, сделав основой своего благосостояния технологии и различные отрасли производства. Доказательства этому можно найти, зайдя в местный магазин Best Buy, где на полках вы увидите компьютеры, произведенные в Чэнду, и жесткие диски из Таиланда, или прокатившись по улице мимо автомобилей, сделанных в Германии и Корее. Между тем Россия не выпускает никакой значимой технологической продукции. Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то искал в продаже ноутбук российского производства, или звонил бы по сделанному в России мобильному телефону, или смотрел бы кино на российском плоскоэкранном телевизоре.
Историк науки из Массачусетского технологического института Лорен Грэхэм потратил много лет, пытаясь выяснить, как такое могло произойти. По словам Грэхэма, самым поразительным здесь является то, что Россию нельзя назвать технологическим болотом: российские ученые сделали множество важнейших научных открытий 20 века. Среди их достижений можно назвать изобретение лазеров, они стали пионерами в области компьютерных технологий и даже предложили концепцию гидроразрыва — и все эти идеи были позже доработаны и коммерциализированы другими странами.
Неспособность превращать идеи в коммерческие начинания оказалась чрезвычайно серьезной проблемой для России и, в конечном итоге, для всего мира. Чем дольше в экономике этой гигантской ядерной державы доминируют сырьевые олигархи, а не стабильный, независимый деловой сектор, тем дольше миру придется терпеть ее попытки бравировать своим геополитическим влияниям, проявляющиеся самым непредсказуемым образом.
Сегодня российские лидеры понемногу начали признавать серьезность этого пробела в экономике. В своем ежегодном обращении, с которым Владимир Путин выступил в декабре, он заявил, что сейчас крайне важно, чтобы Россия, которую он возглавляет уже 15 лет, положила конец «критической зависимости от иностранных технологий». Пока все усилия правительства принимали форму централизованных инициатив, в том числе инициативы в городе Сколково, который правительство России — при поддержке Массачусетского технологического института — пыталось превратить в российскую версию Кремниевой долины.
По мнению Грэхэма, этого, возможно, недостаточно. «Путин говорит: мы должны диверсифицировать нашу экономику и мы сделаем это, — сказал недавно Грэхэм. — Но чтобы добиться этого, им придется внести массу изменений в правовую систему, систему патентования и изменить положение инвесторов. Технологии не развиваются сами по себе. Для этого необходимо создать самые разные поддерживающие механизмы».
Накануне поездки в Россию, после публикации своей книги в прошлом году, Грэхэм по телефону дал интервью изданию Ideas.
Ideas: Как бы вы охарактеризовали отношения России с технологиями?
Лорен Грэхэм: У России есть одна поразительная черта — я не знаю ни одной другой страны, которая бы обладала этой чертой — и она заключается в том, что за последние 300 лет в России возникло огромное множество удивительных технических и научных идей, из которых эти люди не смогли извлечь практически никакой экономической выгоды. Русские просто неспособны превращать идеи в коммерческий продукт.
— Почему?
— Я думаю, что Россия совершает ошибку, совершает ее прямо сейчас и совершала ее в течение очень долгого времени: русские всегда верили, что секрет модернизации заключается в самих технологиях. Поэтому они упорно продолжают разрабатывать новые технологии — в настоящее время они сотрудничают с Массачусетским технологическим институтом в Сколково. Они уверены, что, если они сделают новейшие разработки, получат новые перспективные технологии, они сразу же добьются успеха. Но на самом деле это практически ничего им не даст, потому что в российском обществе нет условий, необходимых для коммерческого успеха технологий — здесь речь идет о социальных, правовых, политических и экономических условиях. Политическая власть боится сильных предпринимателей, которые способны заработать огромные состояния, потому что в их лице она видит конкурентов.
— Вы изучаете российскую науку уже более 50 лет. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы российские ученые жаловались на это?
— Я часто слышал, как российские ученые говорили: «Все мои хорошие идеи были украдены! Вы, жители Запада, крадете их у нас!» В российском научном сообществе бытует мнение, что бизнес — это грязное занятие. И что ученому нельзя унижать себя выходом за пределы чистой науки. Кроме того, в России эта точка зрения подкрепляется тем, что там повсеместно распространена коррупция, поэтому уход в бизнес, с точки зрения ученых, равносилен переходу в сферу преступности, коррупции и махинаций.
— Можете ли вы привести какие-либо примеры?
— Весьма показательным примером являются лазеры. Лазеры — это фундаментальная основа современной экономики. Все мы пользуемся лазерами, они есть в камерах, принтерах и так далее. Мы постоянно используем лазеры. Однако лазеры нельзя назвать новой технологией: их разработали в 1950-х и 1960-х годах, и двое российских ученых получили за них Нобелевскую премию. Был еще один американец [который тоже получил Нобелевскую премию] Чарльз Таунс — но двое россиян, Александр Прохоров и Николай Басов, получили премию именно за изобретение лазерных технологий. А теперь давайте подумаем, кто сегодня зарабатывает деньги на лазерах? На мировом рынке нет ни одной более или менее крупной компании, которая продавала бы лазеры. Между тем, Чарльз Таунс… как только он разработал лазер, даже несмотря на то, что он не был бизнесменом — он был типичным профессором физики — он сказал: «Мне кажется, на этом можно заработать хорошие деньги! Я не бизнесмен, но своего я не упущу». Поэтому он немедленно получил патент на свое изобретение, а затем продал права на него бизнесу, поскольку, хотя он сам и не хотел руководить деловым предприятием, он понимал, что в его руках золотая жила. Между тем, русские ученые не предприняли никаких шагов — на самом деле в тех условиях, в которых они жили и работали, это было попросту невозможно.
— Почему? Разве попытки извлечь коммерческую выгоду из лазеров в России пресекались?
— Они не пресекались — они попросту никогда не возникали. Я брал интервью у Прохорова — ему никогда даже в голову не приходило создать свою компанию. И даже если бы эта мысль посетила его, тогда в России не существовало патентной системы, не было инвесторов, он даже не смог бы разместить акции своей компании на бирже. Механизмы, которые необходимы для того, чтобы сделать технологию экономически успешной, в Советском Союзе попросту отсутствовали. Сейчас ситуация в России не намного лучше: там до сих пор не сформировалось полноценное инвестиционное сообщество. Инвесторы-меценаты, которые вкладывают деньги в высокие технологии на стадии их разработки в Кремниевой долине, Кендалл-сквер и так далее, в России попросту отсутствуют.
— Но разве российские ученые не получают заслуженные почести?
— Разумеется, они получают заслуженные почести, но их почитают как ученых. Они не получают известность как предприниматели в области технологий. Речь идет о людях, которые работают в лаборатории и получают разного рода награды и похвалу, но при этом не делают ничего, что могло бы повлиять на экономику.
— Есть в этом правиле какие-либо исключения?
— Исключения есть, и, как правило, они относятся к сфере программного обеспечения. В области программного обеспечения легче добиться коммерческого успеха, потому что это скорее интеллектуальный, а не материальный продукт — это то, что вы создаете в своем сознании. А если речь идет об интеллектуальных продуктах, Россия может похвастаться очень серьезными достижениями — вспомните музыку, литературу и так далее. Между тем люди в России плохо умеют изобретать материальный продукт, а затем извлекать из него экономическую выгоду — именно это нужно было сделать с лазерами. Просто изобрести лазерные технологии оказалось недостаточно.
В случае с программным обеспечением его разработчикам не приходится вступать во взаимодействие с коррумпированной системой, поскольку, если только вы не хотите построить что-то или начать производить какой-либо продукт, который требует строительства завода или хотя бы магазина, к вам не придет человек, который скажет, что вам необходима защита и покровительство и что, если вы не заплатите, ваш бизнес рухнет.
— В какой степени все это является прямым следствием того, что в Советском Союзе не было системы частного предпринимательства?
— Отголоски советского прошлого играют существенную роль, однако ими все не ограничивается. В своей книге я пишу о том, что подобные проблемы существовали и в период царизма — в особенности в 19 веке. И чаще всего я привожу в качестве примера электрическое освещение. Электрическую лампочку изобрел русский ученый Яблочков. Он поехал в Западную Европу, где он разработал систему освещения улиц Парижа и Лондона. Именно тогда Париж получил свое прозвище, которым его называют до сих пор — «Город света».
— Это больше похоже на пример того, как можно взять идею и реализовать ее на практике.
— Правильно. Но послушайте, что случилось дальше. Российское правительство убедило Яблочкова вернуться на родину после того, как он разбогател во Франции, и сделать то же самое в России. Он вернулся, основал свою компанию и обанкротился — он попросту не смог найти инвесторов! Он даже не смог убедить хозяина гостиницы, где он жил, установить там электрическое освещение. Тогда русские предпочли газовые лампы.
— Правда ли, что технологии гидроразрыва были изобретены в России?
— Об этом мало кому известно. В 1950-х годах русские разработали концепцию гидроразрыва и опубликовали несколько статей, посвященных этой теме. И что же случилось потом? Ничего. Никто так и не воспользовался этой блестящей идеей. Эти статьи были опубликованы в научных журналах. Они не были опубликованы в деловых журналах, потому что в Советском Союзе попросту не было деловых журналов. Поэтому спустя 30 лет американцы доработали технологии гидроразрыва и внедрили их.
А теперь в Россию прибыли американские компании — Chevron, Exxon, BP — которые учат русских, как работать с технологиями гидроразрыва, несмотря на то, что эти технологии были созданы русскими.
— Считаете ли вы, что нынешнее российское правительство пытается исправить ситуацию?
— Я думаю, что некоторые представители правительства понимают, что ключевой основой российской экономики должны стать интеллектуальные, а не добывающие отрасли, такие как нефтегазовая промышленность. Они это знают. Кроме того, теперь в России появился частный бизнес. Но там до сих пор существует масса препятствий.
— Как неспособность России извлекать коммерческую выгоду из научных открытий отразилась на современном состоянии России?
— Я считаю, что эта неспособность имела чрезвычайно серьезные последствия. В России есть люди, которые говорят — разумеется, это преувеличение, однако в нем присутствует определенная доля истины — что Россия — это всего лишь Саудовская Аравия с ядерным оружием. Сегодня Россия, несмотря на 300 лет попыток индустриализации и модернизации, остается экономикой, основанной в первую очередь на нефти и газе. Это трагедия, но российские лидеры продолжают считать, что лучший способ решить эту проблему — издать очередной указ. О создании Сколково, например. Я бы сказал, что неспособность России адекватно использовать таланты ее ученых и инженеров является одной из причин, по которым России не удается стать полноценной демократией. Потому что правительство, хотя оно и осознает необходимость модернизации, продолжает выбирать такие способы решения этой задачи, которые лишь усугубляют проблему.
Леон Нейфах
