Драматург и писательница из Омска вошла в шорт-лист всероссийского конкурса произведений для подростков «Книгуру». Она рассказала о том, из каких эмоций и историй рождается литература, а также о сопутствующих рисках и жертвах.
– До «Книгуру» вы попали с «Головой-жестянкой» в шорт-лист взрослой премии «Лицей». Как это вышло, ведь повесть для подростков?
– На церемонии в Москве ко мне подошел человек из жюри и сказал: «Я прочел 600 произведений, вашему тексту нет аналогов». Так получилось, что до «Книгуру» я не тестировала повесть на детях, все читатели были взрослыми, и им очень понравилось. Причем парням понравилось больше, чем девушкам: им порой было тяжело читать, потому что рассказ ведется от лица девочки, еще и в настоящем времени. Если человек восприимчив, он вживается в шкуру персонажа, а вещи, которые там происходят, иногда не самые приятные. Теперь повесть будет оценивать подростковое жюри конкурса «Книгуру», и это волнительно, потому что текст подходит читателям с 14 и далее, а таких ребят в жюри не так много – чаще юным экспертам 10-12 лет. Может, они через этот текст и не проберутся, но в любом случае приятно, что его смогут прочесть дети.
– Сколько времени у вас ушло на написание повести, ставили ли вы себе какой-то план по количеству страниц в день?
– Я писатель ленивый, поэтому самодисциплина у меня настраивается ближе к дедлайну. Когда до срока сдачи произведения на конкурс 21 день, надо каждый день писать несколько страниц, иначе просто не закончишь. Хотя, наверное, надо просто выработать привычку работать каждый день. Вообще, в какой-то момент я приняла решение уйти с работы, потому что поняла, что иначе я не закончу – и никогда не буду зарабатывать писательством. «Голова-жестянка» родилась за полтора года, но «чистого» времени, если исключить перерыв, – где-то месяцев восемь.
– Как вы аргументировали для себя решение уйти с работы, ведь это определенный риск?
– Жизнь одна, и, мне кажется, ее надо пытаться жить так, как мечтаешь, а не так, как способен. Желать всегда нужно немножко больше. Это в основе человеческой природы: мы стремимся преодолеть расстояние, время, смерть. Это то, к чему стремится наш вид. Писатель, как хомо сапиенс, просто обязан преодолеть препоны, которые мешают ему работать. Иначе какой остается выбор – нелюбимое дело и хобби? Наверное, любимое дело лучше. При этом никто не говорит, что вас навсегда покинет рутина: когда что-то становится твоим основным занятием, определенной доли рутинности все равно не избежать. Другое дело, что будет больше свободы. И если в какой-то момент свобода для вас важнее, чем кусок хлеба, если вы можете перебиться, то, возможно, стоит попробовать.
– И как в этом случае понять, что ты погорячился и писательство – все-таки не твое?
– Наверное, когда обнаружишь себя спящим на теплотрассе. А до тех пор можно пытаться.
– А может тут быть какой-то безопасный вариант с частичным погружением? Все же, многим из нас сложно мгновенно избавиться от финансовых обязательств...
– Если вам надо платить за съемную квартиру и так далее, то тогда, наверное, стоит отрывать время от основной работы. У меня есть знакомая писательница, многодетная мама, она работает журналистом и каждый год пишет по книге, а то и больше. Это человек, который не знает продыху. Она так живет всю жизнь, это тоже выбор, и так тоже будет получаться – вопрос в приоритетах: сколько сердца отдавать делу, которое любишь, сколько надежды ему отдавать. Другое дело, что работа может опустошить: ты приходишь домой и уже ничего не можешь. Но порой она, напротив, подталкивает к желанию создавать свой мир, который будет жить по твоим законам, заряжает – злостью или энергией.
– Злость – это хорошее «топливо» для писателя?
– Я считаю, что писателю полезнее злиться, чем получать похвалы. Хорошая оценка порой заставляет скукожиться и думать: «Да нет, они ошиблись, на самом деле всё хуже...». А вот если кто-то говорит, что ты графоман, такая злоба просыпается! Человек может стесняться называть себя писателем, он может говорить: «Я не писатель, я пишу тексты». И таких людей очень много. Но даже если человек так говорит, его делает писателем то, что он определяет себя через это занятие. Это его черта личности, и когда она подвергается нападению, когда человеку говорят: «Это не ты, это не твое, это не для тебя, для тебя что-то другое», человек разозлится: «Как это я – это не я?» Если эта черта неотделима, он обязательно начнет злиться. И вот когда он злится, тогда он и растет над собой.
– А похвалы – они разве не подбадривают?
– Похвалы тоже необходимы, потому что они немного утихомиривают твою собственную раздраженность по поводу того, тварь ты дрожащая, или право имеешь, немного возвращают в равновесие. Хотя, на мой взгляд, от похвалы растешь не так, как от критики.
– В каком состоянии лучше писать – в равновесии, или в состоянии бурлящих эмоций?
– Я знаю, что идеи хорошо придумываются в подавленном состоянии. А ежедневная работа должна происходить в состоянии хотя бы относительного равновесия. Потому что, когда его нет, работать тяжело.
– Но какие-то эмоции все равно должны быть «в анамнезе»?
– У меня есть теория о том, что хорошие пьесы рождаются из больших предательств, а хорошая проза рождается от большой тоски. Неважно, предал ли ты или предали тебя – это всегда что-то резкое, разрыв. У меня это обычно что-то связанное с личными отношениями, либо уход с работы. Драматургия долго копится в голове, но пьеса появляется практически сразу, за 2-3 дня – это выплеск. А проза появляется от некоторого чувства, которое не получится избыть иным способом, кроме как ежедневно его проговаривая. Прозаик – это человек с «устойчивой попой», который каждое утро садится за стол и пишет, изживает, что у него там внутри крутится. Пять часов поизживал – и можно идти в люди.
– Эта тоска обязательно осознанная?
– Бывает, человек в глубине души знает, отчего он тоскует, но не может или не хочет для себя это сформулировать. И никто не говорит, что, садясь за стол, человек каждый раз думает об этом своем чувстве. Оно может быть куда-то загнано, задавлено, задвинуто в самый дальний угол, засыпано бытовыми проблемами, как у всех нормальных людей. Но работать оно все равно будет.
– Так что, писатель обязательно должен быть грустным?
– Должен быть резкий толчок. Необязательно грусть, это может быть и позитивное чувство: сильная любовь, удача, радость. Просто это случается реже, гораздо чаще заставляют писать какие-то негативные потрясения. Вообще, когда человек счастлив, он ничего делать не хочет. Хотя бывает, что какая-то творческая идея появляется именно от счастья, зависит от того, как этот «рубильник» срабатывает у каждого конкретного человека.
– Бывает ли такое, что вам мешает работать самокритичность?
– Конечно. 90% моих замыслов из-за неуверенности вообще не добираются до бумаги. Два дня идея тебе нравится, а потом всё идет в корзину. Каждый сам себе – самый худший критик. Поэтому главная задача – закончить произведение прежде, чем ты так себя раскритикуешь, что просто бросишь его на полдороги. Когда пишешь черновик, лучше заглядывать в него поменьше. Есть план, и ты ему следуешь. А потом уже можно будет перечитать и при необходимости что-то переделать, доработать. Но ни в коем случае не раньше, чем написано слово «Конец». Конечно, есть люди, которые умудряются править по предложению и, когда они заканчивают, их проза абсолютно вылизана и идеальна. Но это, видимо, более уверенные в себе люди. А неуверенным, мятущимся, сомневающимся, коих среди пишущих большинство, лучше раньше времени в начало не заглядывать.
– А можно ли как-то избавиться от неуютного ощущения, когда ты пишешь, а где-то на задворках сознания не утихает мысль: вдруг я пишу бред?
– Встаете утром, открываете Word, пишете: «Я пишу бред», и дальше пишете все, что собирались сегодня написать, успокоившись на том, что это бред. Самое сложное человеку с высоким уровнем самокритичности – позволить себе писать плохо: вот сегодня я обнаглею, буду писать всякие гадости и просто оторвусь. Если подойти к процессу с такой позиции, то может получиться хороший черновик. Или вы хотя бы поймете, куда двигаться.
– В основу повести «Голова-жестянка» легла ваша личная история?
– В пятом классе после травмы я долго лежала в больнице. Я прочитала все книжки, которые у меня были, и начала писать свои. В 7-8 классе – это как раз возраст моей героини – я продолжила, активно в это погружалась. Я была очень одиноким ребенком, и в это тяжелое время спасалась только литературной работой. Моя героиня случайно забредает в кружок робототехники, где в какой-то мере находит себя. Там совершенно особенный преподаватель, который к ней расположен и хочет ей помочь найти свое место в мире – хотя бы на какое-то время. Находясь там, она медленно и постепенно собирает себя по частям, собирает свою жизнь заново – и выходит оттуда другой, более взрослой. То же происходило в том возрасте и со мной, только, получается, я собирала себя сама, без преподавателей – с помощью письма.
– Но можно ли сказать, что ваша Женя – это и есть вы?
– Многие и правда стремятся ассоциировать героя с автором – но не стоит этого делать. Мне говорили: «Это ты, мы тебя такой видим!» А вот я себя такой не вижу. Я писала скорее то, что я себе не позволяю, хотя, может быть, хотела бы. Я в какой-то мере пыталась прожить по-другому ситуацию, в которую попала много лет назад. В чем-то она была тяжелее, в книге, скорее, вариант «лайт». Я пыталась взглянуть на нее по-новому, написать другую себя, которой я не даю выхода.
– А места, в которых все происходит, реальные, или вы их выдумали?
– В этой книге много Омска, мест, которые раньше существовали или существуют сейчас. Например, ключевая точка – это заброшенный санаторий, который действительно есть на Зеленом острове, сейчас в него легко залезть, а когда я была младше, проникнуть туда было сложно. И многие отмечают, что они узнают эти места, что книга очень «омская».
– Как получилось, что вы нашли себя именно в драматургии, и почему «Голова-жестянка» все-таки в прозе?
– В 2012 году я написала небольшую повесть и попала с ней на литературный семинар Союза писателей Москвы. Там мне сказали, что я написала не прозу, а скорее пьесу, и предложили попробовать себя в драматургии. С 2013 года я участвовала в драматургических конкурсах, попадала в длинные и короткие списки, где-то побеждала. Как-то раз я пыталась из очередного замысла сделать пьесу и поняла, что пьеса не получается: она получалась какая-то непонятная, неопрятная. Решила попробовать в прозе, так и возникла «Голова-жестянка». Правда, от первоначального замысла мало что осталось: произведение задумывалось как история про приключения в супермаркете, про какого-то изобретателя, за которым гоняются спецслужбы, и про девушку, безнадежно в него влюбленную... То есть, какая-то фантасмагория, которая совершенно не имеет отношения к получившейся в итоге книге.
– Как по-вашему, должен ли писатель вращаться в писательской среде, полезно ли это для его работы?
– Я считаю, что это нужно обязательно. Скорее всего, не все время, но эпизодически. Писательская среда – она, как и любая творческая среда, имеет свои заморочки и конфликты, но быть вне ее невозможно. Ребятам, которые только начинают писать, я советую, чтобы они старались выйти на своих современников, читали их и по возможности знакомились. Нет такого успешного автора, который игнорировал бы литературу, написанную после 19 или 20 века, говоря, что он признает только классику. Такой подход писателю ничем не поможет. Чтобы быть писателем, нужно ощущать время, в котором ты находишься. Общение с современными авторами – это такая дружба и конкуренция в одном. Такое взаимодействие с себе подобными хорошо заряжает на будущую работу. Поэтому я прошла отбор на главный в стране молодежный писательский форум, который проходил в Ульяновске. Претенденты отправляли свои произведения – прозу или стихи. Этому форуму более 20 лет, на нем выросли многие известные писатели. В этом году туда приехали участники из 52 регионов России и 12 стран СНГ и зарубежья.
– Рано или поздно писатель представляет свое детище на суд аудитории – выкладывает в сети и, если повезет, даже издает. И, конечно, набегут любители покритиковать. Как сохранить психику и веру в себя?
– Профессиональных критиков очень мало, это исчезающий вид, и они все нарасхват. В основном у нас сейчас в деле «диванные» критики. У нас сформировалось общество потребления – пусть кривое и косое, но все же. Все писатели – хотя сами они, конечно, с этим не согласятся – предлагают продукт. И есть, соответственно, те, кто этот продукт потребляет. И пишет на него отзывы. И тут либо «собака лает, караван идет» – либо человек ломается, такое тоже бывает. Защититься от негативной реакции можно, только воспитывая здоровый пофигизм. Другое дело, что у читателей могут быть реальные поводы для того, чтобы критиковать. Я, к примеру, сейчас со страхом думаю о том, как подростки будут оставлять отзывы к моей книжке. Драматургу легче: его текст почти никто не видит, зрители получают результат коллективного творчества, там, если что, «виноваты» все. А книга, как она есть, «голая» перед читателем, и ты вместе с ней.
– Кстати, а пьесы ваши находят выход на аудиторию?
– Читки были в Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Петрозаводске. В этом году выхожу на новый уровень: в одном из омских театров будут ставить спектакль по моей пьесе, которую я написала специально для них. Это первый раз, когда мою пьесу ставят на профессиональной сцене – на любительской уже есть. Рада, что это происходит именно в Омске: странно, когда театральный город не замечает собственных драматургов, а у нас их не один и не два. Большинство уехали, потому что живые драматурги театру чаще всего не нужны: хватает мертвых. Живым, во-первых, надо платить. Во-вторых, живые драматурги проблемные, потому что пишут про сегодняшний день. А сегодняшний день – это тема, которую в традиционном театре предпочитают избегать. Публика во многом тоже традиционная, берегут ее восприятие. Кроме того, театры не могут жить без государственных дотаций, и никому не хочется кусать кормящую руку. Не дай бог мы, драматурги, что-то не так скажем, возьмем да и закритикуем власть – это страшно. Но есть храбрые театры, которые хотят чего-то нового. У нас в городе они тоже есть.
Прочитать повесть Серафимы Орловой «Голова-жестянка» можно здесь.
